Ольга Громыко
– Он умер.
Я открыла глаза, словно и не спала. Она сидела на спинке кровати – черная, всклокоченная, с хохолком мокрых перьев у клюва.
– Они убили его.
Я знала. У меня не бывает придуманных снов.
– Где они?
– В его доме. Пьют, гуляют. С этой девкой. Подстилкой.
Отброшенное одеяло. Штаны, сапоги, кожаная куртка. Меч. Острые коготки, впивающиеся в плечо.
Заклинание.
– Ты промахнулась, – она трепетнула крыльями, умащивая поудобнее. – Мы только на опушке.
– Я никогда не промахиваюсь.
Узкая виляющая тропа. Запах трав, хвои, крики птиц в кронах. Мягкий перестук копыт. Шелковистая грива, мохнатые бабки. Белая шкура, такая белая, что даже брошенная на землю тень кажется зеркальным отблеском.
– Мне нужна помощь.
– Ты единственная, кто никогда о ней не просит. И единственная, кому я не могу отказать.
– Ты сумеешь?
– Конечно. Они не зря слагают обо мне легенды. Иди. Я сделаю это.
Крошево теней, пыльные струи света. Обомшелые стволы поперек тропы, не замедляющие бега.
– Помедленнее. Я едва держусь.
– Лети сама.
– Не успею.
Распяленное тело на воротах. Безвольно опущенная голова, серые волосы мертво шевелит ветер. Вспоротый живот, набитый травой и камнями. Окровавленный ком на земле.
– Мы не тронули его. Честно.
– Знаю.
Дверь, шершаво ткнувшаяся в ладонь. Трое. Высокий бородач и лысый толстяк. И ярко-рыжая, пронзительно-алая копна волос над узким бледным личиком. Острые бесстыжие грудки. Широко распахнутые глаза в кругах теней.
Приманка для благородных дураков.
На дубовом столе жбаны, кости. Замусоленные карты. Окровавленный нож. Тот самый.
Лысый лениво разрывает жареную курицу короткопалыми руками. Бородач на кровати. С ней.
Я тряхнула плечом и черная птица понятливо перелетела на шесток у печи, не мешая мне обнажить меч.
Рыжая взвизгнула, попятилась. Спряталась за спиной мужчины, зарылась в тряпки.
– Это она! Он говорил, что она придет за нами!
– Ну, пришла, – рассудительно протянул бородач, – и что? Да и какая ж это баба? Девка.
– Девка… – пьяно икнул второй, сально таращась на меня воспаленными зенками. – Ладная, курва. Иди к нам.
И похлопал ладонью по грязным коленям. По бурым засохшим потекам.
– Выходите.
– Остынь, малышка. У меня лицензия.
– Выходите.
Мне не хотелось убивать здесь, в избушке, на кровати, помнившей наше тепло. Мое и его, сердобольного оборотня, купившегося на зареванные глаза красноволосой девки, заплутавшей в чаще. Решившего проводить ее через лес, к выходу. Она была не одна. Он понял это слишком поздно. Я – еще позже.
Она не собиралась уходить. Она ведь тоже оплатила лицензию.
– А я-то думал, ты прилетишь в ступе, – хохотнул лысый, – и нашлепаешь нас помелом по попке.
– Ого, – уважительно сказал второй, – да у нее большой ножик. Таким же и убить можно!
И захихикали, мерзко, въедливо, не выпуская из рук черные трубки с отполированным до блеска рукоятями.
– Выходите.
Лысый подмигнул бородатому.
– Уважим девочку?
– Почему бы и нет? Только не целься в голову, чтобы потом она не оказалась слишком холодна.
Веселье самоуверенных подонков.
Вход и выход. Они приходили и уходили – восхищенные дети, равнодушно-скептические родители, ворчливые старики. Вход на опушке, выход в чаще, у кромки болота. И тропа, широкая, натоптанная. Иногда они поддавались соблазну, сворачивали и плутали по лесу, с затаенной надеждой трогая листики и пробуя воду в ручьях – а вдруг? Настоящее? Но не верили ни себе, ни нам.
И ни один не решился остаться.
Мы вышли на поляну, за ворота. Я не оглядывалась. Они хохотали в голос, отпускали скабрезные шуточки. Смеялись над ним, жалели, что не успели заживо содрать волчью шкуру – с человека, мол, слезает хуже…
«Не уходи».
«Я скоро вернусь».
«У меня дурное предчувствие. Пожалуйста, не уходи».
«Глупенькая… Ну что со мной может случиться?».
Вход и выход. Я почувствовала, когда они появились. И поняла, когда исчезли. Можно было начинать. Я развернулась, и в тот же миг они выстрелили, одновременно. Свинцовые сгустки скользнули по мечу и ушли в стороны, чиркая по деревьям.
– Медвежью картечь отбила… – не веря своим глазам, прошептал бородач, – даже не пошатнулась…
Вместо повторного грома раздался сухой треск.
– Не работает! – взвизгнул лысый, и в его голосе впервые был страх. – Обещали же неразменную пулю, с самовзводом!
– Сматываемся, – мгновенно решил бородач, выхватил из кармана маленькую черную коробочку с красной кнопкой, нажал у меня перед носом. Я холодно посмотрела ему в глаза, в испуганно расширенные зрачки, и ударила мечом снизу вверх, под грудную клетку. Он захрипел и обвис, тряпкой сполз с лезвия.
Лысый отбросил бесполезное оружие и кинулся наутек, на бегу обшаривая карманы. Заклинание швырнуло его на землю, на острую щепу осинового пня. Она вышла из спины чуть пониже поясницы – мокрая, черная, блестящая. Дрожащая от нечеловеческого воя.
Я вернулась в избу. Рыжая со всхлипами металась по углам, собирая в охапку вещи. Увидела меня, заскулила, выронила – свое и украденное – зверьком забилась в угол, прикрыла голову руками.
Серые волосы под моими пальцами. Тихий нежный шепот. Родной запах в темноте задернутых окон.
Мне не было ее жаль.
Я взяла только одну вещь. Сняла с ее разогнувшегося пальца. Кольцо с лучистым изумрудом, под цвет его глаз.