Судя по всему, обстановка на Кавказе накаляется такими темпами, что времени на раскачку не осталось. Кто-то сказал, что слышал по «Голосу Америки» о переброске на территорию Азербайджана конных сотен кубанских казаков, привыкших якобы к сабельной рубке. Заокеанский комментатор аж захлебывался от радостного возбуждения. «Голос» обещал и дальше следить за развитием событий…
Я много лет знаю Юрия Федоровича Азарова и хочу сказать, что в руководящем партийном сообществе того времени (Медунов, Полозков, Разумовский, Кикило, Тарада, Карнаухов, Голянов и прочие) он – нет-нет! – не выделялся, скорее отличался некой внутренней, причем врожденной, интеллигентностью. Это защищало его от чиновничьего чванства, столь присущего деятелям такого уровня, в трудную минуту всегда не без ловкости уходящих от личной ответственности.
И надо же было такому случиться, что в то злополучное утро именно он оказался в крайкоме единственный, кто по должности обязан принимать важнейшие решения, причем максимально оперативно. Прежде всего потому, что толпа с каждой минутой нарастала и ее сумятица все явственнее принимала очертания бунта.
Помните, как у Александра Сергеевича Пушкина в «Капитанской дочке»: «Не дай Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!»
Это в оригинале, а в черновой рукописи великий поэт звучит еще жестче. Я думаю, есть смысл напомнить:
«Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердечные, каким чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка…»
– Знаете, – говорил мне Азаров, который давно живет в Москве, более того, как я уже говорил, возглавляет в столице кубанское землячество, – когда я воскрешаю для себя то событие, в итоге всегда прихожу к тому пушкинскому выводу. Представьте себе, и тогда об этом сразу вспомнил, хотя решив, что надо все-таки понять смысл происходящего, тогда может и «беспощадность» подождет? А как это сделать, если градус истерики с каждой минутой нарастает? Взвинченная толпа увеличивается на глазах, и все иступлено орут одно и то же: «Верните наших мужей!» Причем немедленно…
– Я сразу понял, – продолжал, – поскольку некоторое время проработал заместителем начальника краевого управления внутренних дел по политчасти и какую-никакую, но оперативную подготовку прошел, что сейчас на площади большинство людей, те, которых проблема коснулась непосредственно. Но пройдет немного времени, очнутся провокаторы, станут подтягиваться, и тогда будет намного хуже, главное – непредсказуемее. Так, кстати, и произошло. Уже к середине дня органы стали отмечать появление известных по ориентировкам лиц, которые тут же включились в процесс подстрекательства. Утром следующего дня, можешь себе представить, появились эмиссары аж из Таджикистана… Но поскольку в первый момент перед лицом разъяренной толпы я оказался в сущности один, то волей-неволей замкнул все на себя.
Толпа требовала соединить их с Горбачевым, и тогда я, как вариант, предложил им выделить своих представителей, чтобы мы прошли в помещение, где находится прямая правительственная связь. Это был верный шаг, хотя очень рискованный. В конце концов выборы «делегатов» состоялись и мы ушли. Толпа немного притихла в ожидании результатов наших телефонных переговоров…
Дозвониться до Горбачева Азарову не удалось. Помощник Генсека любезно сообщил, что Михаил Сергеевич в эту минуту открывает в Кремле международное совещание рабочих партий и, естественно, к телефону подойти не может. Добавил также, что в президиуме совещания все члены политбюро, а в зале многие министры.
– Представляете ситуацию, – даже через время возбуждается Азаров. – Спутницы мой разговор слышат и начинают понимать, что сделать я ничего не могу. Вот сейчас они выйдут на улицу, объявят об этом, и толпа заревет пуще прежнего. А там все может пойти по лекалам шестьдесят первого года. Вы-то не хуже меня помните, как это начиналось и чем закончилось…
Мы оба, действительно, неплохо помнили, как здание крайкома партии бесчинствующая толпа громила суток трое. Ситуация тогда была откровенно спровоцированная, но разрешили ее более-менее спокойно, поскольку руководство края, несмотря на искушение, не допустило силового воздействия на бунтовщиков. Более того, правоохранительным органам категорически было запрещено появляться на площади в форме, тем более с оружием.
Как-то вместе с легендарным кубанским «ментом» (да простит он меня за такой термин) Ричардом Генриховичем Балясинским мы принимали участие в телепрограмме НТВ, воскресившей то далекое событие. В ту пору он был старшим лейтенантом, оперативником УГРО, а я просто беззаботным зевакой, что есть духу прибежавшим на «пожар», но оба вспоминали по НТВ на всю страну, как громили и грабили крайкомовское здание, били стекла, тащили, что плохо лежало, от графинов до ковровых дорожек, и этому никто не препятствовал.
– Нас тогда на площадь прибыло немало, – рассказывал Балясинский, – но приказ никто не нарушил, хотя руки чесались. Уж больно разнуздано все выглядело. Но сдерживались… Это было правильно, поскольку в разъяренной толпе находилось много таких, кто поддался общему психозу, тем более подстрекатели сновали, как корабельные крысы. Большая часть потом поняла, что творила что-то не то. Через короткое время понесли обратно ковры, пишущие машинки, графины, плакали и извинялись.
А зачинщиков, когда все утихло, мы, конечно, выловили и наказали по всей строгости Закона. Их, кстати, было не так много, что-то человек восемь, – вспоминает полковник в отставке Ричард Балясинский, по-прежнему обращающий на себя внимание неувядаемой гвардейской статью. К тому же один из немногих правоохранителей края, отмеченный высшим региональным званием – «Герой труда Кубани»…
– Вспомнив ту давнюю историю и поняв безвыходность своего положения, – продолжал Азаров, – я попросил «делегатов» одну минуточку подождать. Бегом поднялся в кабинет и позвонил генералу Разину, начальнику УВД, коротко проинформировал его о ситуации (хотя он уже кое-что знал), попросив ни в коем случае не принимать силовых мер.
– Если появление, то непременно без формы и оружия, – попросил я.
Разин, опытный оперативный работник, быстро оценил ситуацию, и дальше мы работали рука об руку, не усугубляя обстановку неосторожными, а главное, необдуманными действиями…
Пока Азаров возвращался обратно, он сообразил, что в присутствии «делегированных» женщин ему надо бить во все колокола, звонить в Москву и всеми силами показать свою обеспокоенность (хотя так и было), дабы выиграть время, чтобы действия по решению нарастающей проблемы получили хотя бы какую-то обнадеженность. Но как? Звонить в Генштаб? министру обороны? Черту, дьяволу… Кому? Он заранее знал ответ военных, поскольку на улицах Баку уже шли жестокие бои. К тому же понимал, что если армия вступила в дело, то про дипломатию редко кто вспоминает. Уже, ребята, не до Вас!..
Министром обороны был тогда генерал армии Язов, поставленный Горбачевым вместо снятого с должности Маршала Советского Союза Соколова, показательно наказанного за беспрепятственно пролетевший через полстраны хрупкий самолетишко немецкого летчика-любителя Матиаса Руста, умудрившегося приземлиться прямо на Васильевском спуске, рядом с воротами Спасской башни. Позор на весь мир! Хотя по сию пору, кстати, история очень темная, если не сказать больше. Горбачевская «перестройка» и не такие сюрпризы вскоре преподносила.
Язов – служака! Он никогда не позволит поступиться уставными принципами, тем более Горбачев посулил ему маршальское звание, которое, кстати, через пару месяцев после тех историй и пожаловал. Было очевидно, что приказ о призыве, формировании и передислокации войск в той обстановке отменять он ни под каким видом не станет, тем более, что в Кировабаде начинается то же самое, что происходит в Баку, то есть масштабная межнациональная резня.
– Раз военнообязанные, пусть воюют! – наверняка прорычит командным голосом в ответ на любую просьбу. Все это Азаров прокручивал в голове, пока возвращался к ВЧ, возле которого его ждали теряющие терпение и разум «делегаты», точнее делегатки.