К утру никаких следов не осталось – плитка аккуратно уложена, а остатки земли тщательно убраны. Даже самый придирчивый глаз не в состоянии был увидеть ничего подозрительного. А снег, выпавший на рассвете окрасил огромный город в одинаково белый и загадочный цвет. На набережной Сены, там, где разыгралась трагедия, дети, весело звеня голосами, играли в снежки. Перепуганный пудель с болтающимся поводком мелко и беспорядочно семенил по парку, шарахаясь от всех, кто пытался его приласкать, потом куда-то пропал…
Лучшие французские сыщики перевернули все вверх дном, но без всякого результата. Газеты истошно завыли, поднялся страшный шум, почти все указывали на Москву, но та невозмутимо молчала, откликнувшись на случившееся лишь небольшой заметкой в газете «Известия». Дескать, в стане белогвардейцев продолжается грызня за обладание награбленных богатств, в результате чего исчез один из злейших врагов трудового народа. «Туда, собственно, ему и дорога!» – злорадно резюмировала газета. После этого история пропажи Кутепова почти на 70 лет погрузилась в пучину неизвестности, с годами обрастая слухами, предположениями и всякими выдумками…
Но через семь лет разбойничий «проект» Яши Серебрянского таки успешно сработал, правда, уже без самого Яши. Место Кутепова в РОВСе занял престарелый генерал Миллер Евгений-Людвиг Карлович, обрусевший немец. Обрусевший настолько, что однажды на офицерской пирушке (а служил он не где-нибудь, а в лейб-гвардии Его императорского Величества гусарском полку) выиграл в пари дюжину «Мадам Клико», кто забористее исполнит похабные частушки про дворцовых фрейлин. Склонность к этому жанру в элитном придворном подразделении вскоре отметилась крайне негодующей реакцией руководителя царского двора графа Фредерикса. Молодого повесу с треском изгнали из строя и даже не в Богом забытый пехотный полк где-нибудь в Каржополе или Ельце, а просто за ворота. Было это в 1893 году, но через три года, когда помер вечно брюзжащий насквозь подагренный Фредерикс, друзья по пирушкам (к этому времени сделавшие некую успешную карьеру) вспомнили о веселом собутыльнике и снова позвали его в армию, да не куда-нибудь, а прямо в Генштаб, офицером для особых поручений. Далее изрядно поумневший Миллер шагал по служебной лестнице без сбоев, производя впечатление вполне исправившегося человека. Дело в том, что помимо отличного знания таинств ненормативного русского языка он владел в совершенстве еще шестью другими языками и, опираясь на этот аргумент, его назначают военным атташе одновременно в Бельгии, Нидерландах, Италии и Дании. Пробыв в этом качестве около десяти лет и поняв, что должность эта, хотя и сильно красочная, но тупиковая, Миллер снова попросился в строевые части и был назначен в Борисов командиром гусарского полка, превратив его вскоре в образцовое формирование. В 1910 году стал в Петербурге начальником Николаевского кавалерийского училища, которое окончил за четверть века до этого. В отличие от многих белых военачальников гражданской войны, он стал генералом задолго до того, смело и умело воевал в Первую мировую войну, проявляя, однако, чрезвычайную жестокость по отношению к низшим чинам, особенно когда на фронте ввели смертную казнь. Не случайно сразу после октябрьского переворота большевики приговорили его к расстрелу, но Миллер скрылся в итальянском посольстве. Потом под этим прикрытием ему повезло столь же успешно улизнуть в Архангельск, где противников английской оккупации, особенно из простого люда, он вешал десятками, баржами топил в устье Северной Двины и густо расстреливал, невзирая на возраст и пол. Отводил, так сказать, душу, всякий раз подчеркивая животную ненависть к большевизму, выражаясь при этом позабористее, чем на давних молодецких пирушках. Ему часто удавалось уходить от смертельной опасности, но он продолжал «дразнить рассерженную волчицу», то есть советскую власть, будучи самым активным создателем РОВСа, вначале в должности заместителя Врангеля, а потом Кутепова. Когда Кремлю стало известно, что крайне агрессивный Миллер возглавил эмигрантский общевоинский союз, Сталин потребовал от только назначенного вместо Генриха Ягоды руководителем НКВД Николая Ежова решить вопрос безотлагательно.
Вот тогда и вспомнили о неудачном похищении Кутепова, которого хотели, доставив в Советский Союз, принудить публично покаяться, рассказав о злодейских планах международного империализма, с опорой на троцкистов и других белогвардейских приспешников, против первого в мире государства рабочих и крестьян. Потом, после публичного судебного процесса, расстрелять, заодно пристегнув к внешним врагам врагов внутренних, коих к тому времени выявляли в СССР тысячами. «Расцветала» пышным цветом эпоха большого террора, а с помощью Кутепова предполагалось «повязать» лидеров белой эмиграции с ленинскими соратниками, которые Иосифа Виссарионовича своими воспоминаниями раздражали и изрядно надоели. Операция задумывалась масштабная, но, увы, не пришлось! Сталин долго мрачно пыхтел трубкой, но с причинами неудачи все-таки согласился, буркнув: «Собаке – собачья смерть!»
Но в этот же раз вождь предупредил свежевылепленного комиссара госбезопасности Ежова, что любая неудача будет расцениваться как сознательное игнорирование указаний партии. Карликообразный нарком побледнел и поклялся, что все будет хорошо…
Во главе новой акции назначается профессиональный разведчик со странной, тем более для последующего времени, фамилией Шпигельглас. Он родился за двадцать лет до революции в семье бухгалтера в Гродненской губернии. Не будь Первой мировой войны, радовал бы Сема Шпигельглас папу нотариальной конторой где-нибудь в местечке, где раввин, провизор да нотариус считались самыми уважаемыми людьми. Но грянула война и студент юридического факультета Московского университета Шпигельглас, поступивший туда с золотой гимназической медалью (другой возможности для евреев не было), аттестован прапорщиком и тут же отправлен на фронт. На передовой, вместе с немецкими газами Самуил (к тому времени уже Сергей) Шпигельглас надышался и большевистскими идеями, что в итоге привело его в особый отдел ВЧК, но не на оперативную работу, а в финансовый отдел. Папа Семы, Моня, в свое время дал сыну уроки бухгалтерского дела, а главное – привил чувство бережного отношения к копейке. Цены бы не было Сергею на этом посту, не обрати на него внимания Абрам Аронович Слуцкий, один из организаторов советской разведки, в тридцать семь лет ставший комиссаром госбезопасности 2-го ранга, что равно нынешнему генералу армии. Шпигельглас оказался прирожденным разведчиком, талантливым, находчивым, изобретательным, к тому же свободно владел несколькими иностранными языками, обладал неброской, но располагающей внешностью: обаятельный, улыбчивый, самоироничный. Казалось, он мог подобрать ключи к любому человеку, очаровывая доброжелательной искренностью (видимостью, конечно).
Никто из советских профессионалов разведки не знал Парижа так, как знал его Шпигельглас. Он провел там много лет в качестве нелегала, под «крышей» преуспевающего владельца нескольких рыбных заведений. Одно из них располагалось более чем удачно – неподалеку от знаменитого кабаре «Мулен Руж», где всегда было многолюдно. Часто на рыбном развале бывали русские, в том числе Антон Иванович Деникин. В парусиновой панаме, в мешковатом чесучовом пиджаке, с просторной корзинкой на локте (ну, прямо-таки чеховский дачник), он придирчиво отбирал живую рыбу, отдавал предпочтение масленому карасю, которого супруга жарила восхитительно, особенно когда ожидались гости, с большим количеством лука, приправ и кореньев. Шпигельглас, на правах владельца, часто общался с покупателями, любезно сообщая им особенности нынешнего лова. Все было свежее, остро пахнущее морем, добытое ночью и скоростными поездами доставленное на льду из Нормандии и Марселя. Завидев Деникина, Шпигельглас, широко улыбаясь, всегда спешил к нему, и тут же доверительно объявлял скидку, как особо уважаемому покупателю. Эх, знать бы Антону Ивановичу, что обаятельный молодой француз, по ночам на конспиративной квартире обсуждал с такими же «обаятельными» планы уничтожения лидеров русской эмиграции. Но именно ему, как ни странно, Деникин обязан тем, что остался жив и невредим…