Александра Николаенко
Убить Бобрыкина
ISBN 978-5-91627-187-4
© А. Николаенко, текст и иллюстрации, 2017
© Центр современной литературы, 2017
© Русский Гулливер, 2017
Убить Бобрыкина
история одного убийства
– Слушай, Элька, – пробормотал Сундуков, поддаваясь очарованию заповедной улочки.
Неужели мы когда-то были детьми?
– Меня другое волнует, – ответил, подумав, Флягин. – Неужели я когда-то стал взрослым?
ЧАСТЬ 1
Глава 1
ВЕРЕВКА
«Удавлюсь!» – подумал Шишин, и за веревкой в хозяйственный пошел.
– Куда собрался? – спросила мать.
– За веревкой, – ответил Шишин.
– А-а… – сказала мать. – И мыла заодно купи. У нас все мыло кончилось, – добавила она.
– Земляничного? – поинтересовался Шишин.
– Земляничного, какого? – кивнула мать.
– А если земляничного не будет, дегтярного купить? – и Шишин посмотрел на мать довольный, радуясь, что вспомнил слово, которое все время забывал. «Дегтя-я-рное…» – подумал он.
– Дегтярным веревку себе намыль и удавись, – сказала мать.
«Ладно, земляничного куплю. Им от Танюши пахнет…» – и снял с крючка собачью шапку.
– Только денег дай мне, у меня нет их.
– У тебя их нет, а я печатаю! До смерти жилы будешь из меня тянуть, – бубнила мать, но денег Шишину дала.
«Жадная…» – подумал он, и за веревкой в хозяйственный пошел. «Мыло заодно куплю, а на всю сдачу куплю веревку и повешусь», – думал, вдоль забора неохотно плелся к переходу.
Магазин «Хозяйственный» через дорогу был, как все хозяйственные магазины. «Все хозяйственные магазины через дорогу. Почему?» – подумал вдруг, переходя дорогу. И испугался посредине, что светофор переключится, все поедут, и его раздавит насмерть. От страха опустил глаза и шел сутулясь, боязливо косясь на сонные дорожные столбы. Он светофоров не любил и турникетов тоже. В метро особенно опасно, возле турникетов – того гляди возьмут и треснут. «Схлопнут – и пиши пропало», – и турникеты проходил зажмурясь, удара ожидая, оглянувшись, думал с облегченьем: «Что, собака, съел?!» И если рядом не было людей, то дулю турникету показывал или язык. Но люди обыкновенно были.
«Повсюду люди», – с раздраженьем думал он. – «Битьем людьми набито, как в аптеке», – и редко удавалось турникету показать язык и дулю. Шишин не любил, когда повсюду люди, и людям тоже Шишину хотелось показать язык и дулю, но мать не разрешала баловаться и била Шишина ребром ладони по дуле или языку.
«Злая мать моя», – подумал, живым пройдя дорогу, и светофору показал язык. Пока не видит мать. И люди. – «Не люблю людей».
День был тихий, белый. Снежным облаком лежало на крышах небо.
«Как в больнице», – и снег мочил ему лицо, и ветер безжалостно трепал за капюшон. А под ногами шлямкало и жижей воротило за шнурки.
«Жалко, все же, что меня машиной не задавило насмерть, – размышлял, шагая дальше. – Не надо было бы теперь в хозяйственный спускаться, веревку покупать. Там лестница у них такая скользкая, что можно шею запросто себе свернуть, ни разу чем-нибудь специальным не посыплют – сидят и ждут, пока я шею у них себе сверну». И Шишин, держась за поручень обеими руками, осторожно стал в магазин хозяйственный спускаться.
Еще не нравился ему у магазина козырек со снежным горбом. «Не убирают снега, паразиты, – думал он, опасливо косясь на козырек, – за что им только деньги платят?..» Шишин не любил еще, когда сосульки высоко висят, под самой крышей. Особенно в капель. Того гляди – опля! – и всё. Любил, когда сосульки низко, под какой-нибудь витриной бородой висят, чтоб можно их сбивать и обрывать руками. Шишин с детства любил сбивать и обрывать сосульки, сосать, пока не видит мать, или в кармане принести домой – и в морозилку. И посмотреть, что будет. Мать не любила, если морозилка сосульками набита, и выкидывала их.
«Злая мать моя», – он обернулся боязливо (всегда казалось Шишину что может мать следить как он в хозяйственный спускаясь, оглядывался, опасаясь, не следит ли мать за ним) дверь потянул, шагнул в тепло. Тепло дышало ацетоном, краской, порошками, дихлофосом…
«Клеенкой свежей пахнет», – он вдохнул. Любил, когда клеенкой свежей пахнет, как на праздник пирогами, и праздники любил, чтоб гости, когда придут с тортами и в пальто, дарили шоколадки. И он, задумавшись о многом, бродил меж полок в поисках веревки. На полках были круглые тазы оранжевого цвета, ежики для унитазов, кастрюли, крышки, шланги, лейки, лаки в черных липких баках, кружки, чашки… Скипидар.
«Скипидар…» – прочтя, подумал он, он так любил прочтя подумать, что прочел…
Он медленно дошел до края ряда, уткнувшись взглядом в обойные ряды, и вдоль рядов обойных раздраженно зашагал обратно, думая о том, что много слишком делают обоев, стенок мало. На все обои ни за что не хватит стенок. И не найдя веревки, к кассе подошел.
– Веревки есть у вас? – спросил у кассы Шишин.
– Какие вам?
– Обычные, какие?
– Обычных нет, – сказали из-за кассы.
«Обычных нет у них веревок, как не спросишь. Все с вывертом какие-то веревки, с подковыркой. И смотрят вечно из-за кассы, как на дурака», – и Шишин хмуро, пристально смотрел поверх прилавка, на черную чугунную сковороду.
– Крепежные есть. Бельевые. Австралийские, из шерсти ламы. Синтетика. Канат. Какую вам?
– Не надо мне канатов. Мыло есть?
– Вам земляничное? – спросили из-за кассы.
– Земляничное, какое? – ответил Шишин. Шишин только земляничное любил. Из-за Танюши. Земляничным мылом от Танюши пахнет, – вспомнил, и о Танюше вспомнив, угрюмо посмотрел вперед. Потом назад. Он так всегда смотрел назад после того, как посмотрел вперед: на мать, на кошек, на ворон, на то, как роют ямы возле дома, на школу и забор. На все. И Шишин снова посмотрел вперед, поверх, на черную чугунную сковороду.
– Есть только Ландыш, детское… Дегтярное еще… – сказали из-за кассы.
– Дегтярного не надо, – вздрогнув, буркнул Шишин. – А когда завоз?
«А если земляничного не будет, – учила мать, – не вздумай «Ландыш» покупать, его из кошек варят. Из кошек, понял? Понял у меня?» «Да понял, понял»; «Спроси у них, когда завоз, когда завоз, тогда пойдешь, и купишь. Слышишь у меня?» «Да, слышу, не глухой», – подумал он, и ждал, когда ответят из-за кассы, когда у них завоз.