Руки, плечи, волосы людей пахнут волглым житом. И когда в школе спросила учительница:
— Ребята, чем это у нас в классе который день пахнет?
Один ответил:
— Осень житная, Марья Фёдоровна. Али не видите?
БЕРЁЗОВЫЕ НАПЕВЫ
Уходит конец июля. Синее небо подёргивается белесоватостью. Листва на деревьях стала жёстче, а ветер — храбрее и шире.
Слушай, слушай, как звенят в эту пору раскинувшиеся на всё небо берёзы! Ты всё здесь услышишь: и предчувствие надвигающейся осени, и лесные летучие песни, и гаснущие птичьи гомоны, и сладостное ощущение полёта, которое охватывает на ветру берёзовые ветви.
А смотри, смотри, какой золотой снег сыплется в поля и рощи! Уже под ноги тебе целый сугроб намело. Подними, встряхни на ладони рыжеватые лёгкие снежинки и догадайся, что это молодое берёзовое семя. Из каждого семечка по берёзе вырасти может. Ох, и сколько же звона прибавится тогда в ветреный день над Пыщугом! Целая берёзовая симфония. А под ноги уже настоящий остров рыжего снега надуло.
ПОД ТЕНЬЮ ОБЛАКА
В ясный день стоит только засмотреться в небо — и увидишь всё, о чём думается. Пусть только облаком слегка затянет солнце. Тогда и лучи не слепят и ветер прохладный, а сам ты уже в дальних краях, там, где бывал, может быть, очень давно. А осиновая листва струит на ветру осторожный рокот, отдалённо напоминающий звук перекатывающихся сухих гранитных камешков.
Тень облака ушла. А осины всё наливают воздух осторожным гранитным рокотом, теряя на ветру пылающие круглые листья.
Я здесь вспоминаю о далёких краях. А там, на гигантах Тянь-Шаня или в лиловых ущельях Камчатки, я стану вспоминать об этих холмах, об их золотых перелесках. Ведь так воскрешаем мы страны прошлого в необъятных просторах нашего сердца.
Так всё шире и богаче становится Родина, так всё счастливее и больнее залегает она в сердце человека.
ПО ТУ СТОРОНУ ЛЕСА
Леса редеют. Листва тихо садится в траву. Теперь уже не только небо — дальние пашни, угоры, деревеньки проглядываются.
Но листва ещё есть.
Вчера солнце садилось и село за облако. Облако стало красным, оно углищем зарделось по ту сторону леса.
За огородами лён колотили. Когда одна из женщин случайно обернулась, то не разобрала и закричала:
"Бабоньки, лес-то горит!"
КОНИ
По сжатым нивам, по убранным полям бродить коням теперь привольно. И ночью и в полдень, в туман и в дождь ходят они без присмотра, жиреют, сила гудит в них.
Ржут кони, словно мальчишки, гоняют друг друга, взбрыкивают, и ржанье — хвастливое, дикое. Будто и нет человека для них.
Но стоит ночью в стогу задремать да проснуться среди тьмы, и слышишь: кони собрались к тебе и тихо гуляют по травам, а иной даже стоит возле самого стога и, может быть, спит, и слышно, как во сне перебирает ушами.
ГОЛОС ВЕТРА
Прохор пасёт коров. Ходит, ходит вокруг стада, прислушивается. Встанет, смотрит внимательно вдаль. Тучи низкие, длинные, бегут быстро. И какой-то голос под ними бродит. То окликнет или шепнёт чего-то, то просто раздастся вдали. Пустые поля и леса охотно принимают голос тот.
Прохор потопчется, покрутит головой да опять ходит ворчливо: "Старика, старика-то дурить, эк негоже".
В эти дни все оглядываются.
Едет молоковоз, гремит бидонами, но вдруг остановит коней и долго вслушивается в лес придорожный: то ли падает лист, то ли ходит кто.
Копают в поле картошку. Разогнутся вдруг, долго смотрят вдаль или в небо: никак журавли, да не видать чего-то.
Да и сам ты оглядываешься то и дело, знаешь почему и всё же оглядываешься.
ЗОЛОТОЙ ОЛЕНЬ
Перед краем лесного оврага неожиданно меня встретил олень. Он двигался глубоко внизу навстречу овражному ветру, и над оврагом видны были только рога. Рога были тонкие, вычерченные с певучей плавностью почти прямых линий, так обязательных для всякого благородного оленя. Но на концах рогов колыхались тончайшие и узорные пластины пламени. Пламя покачивалось в такт шагу и в размер полёта ветра.
И, лишь очнувшись от минутного ошеломления, сумел я понять, что вижу обычный клён, клён старый, стройный, пообдутый ветрами. Теперь, как вспомнишь про него да про другие клёны глухоманей, так и чудится, будто замерли по осенним лесам золотые олени.
НЕБО И ДОРОГА
Прошла по листве мокрая гулкая буря, над лесной дорогой нашей разомкнулись деревья. В осиннике стало светло, и в лужах теперь стоит небо.
Замрёшь на берегу лужи, словно скала в небесах тебя держит, а внизу — сине, ясно, да глянешь, и гуси плывут в небесах под ногами. Голова даже кружится. И кажется, летишь.
На что конь, и тот порой забудется и упрётся перед лужей, глядит под ноги в небо бешеными глазами, словно в пропасть.
ТИШИНА ЛЕСА
Сквозь безветрие лесов пришёл еле обозначившийся острый крик. Тотчас же, не повременив, сорвался с липы ясный лист. Он послушно закачался в плавном воздухе. Будто к нему был послан заблудившийся голос тот.
"Услышал", — подумалось мне о нём.
Лист осторожно лёг вдали на моховые топи леса и подал тишине слабый шорох. "И я услышал", — подумалось мне о себе под тёмной прозрачностью высокого ельника, кое-где пробитого клёном и липой.
И я услышал.
ЛИСТЬЯ
Те самые листья, которые так недавно шумели высоко под облаками, теперь летят ко мне под окно.
— Куда вы летите?
Они толпятся у завалины торопливой золотой стаей. Они силятся поведать мне что-то. Но я не понимаю речей их.
— О чём вы?
Тогда они летят к малышу Гельке, который сидит посреди дороги и возводит из пыли какие-то лиловые города.
Они окружают его. Они вспархивают ему на локти и на плечи. Он улыбается им, он подбрасывает их, он их ловит. Он ни о чём их не спрашивает. Они ничего ему не говорят.
Они поняли друг друга.
Они просто играют.
ПОТЕРЯННАЯ ГРУСТЬ
Мне вспоминается сентябрь далёкого года. Какие глубины синевы открывались тогда над лесами! Сколько шороха, мимолётного, чуткого, ожидало ветер под каждым кустом! Какие осторожные листья сыпались в жёсткие травы!
Ветер делал с листвой что хотел, и с каждой минутой из лесов уходил полумрак. На смену зелени, птичьему говору незаметно приходил тихий пронзительный свет. То ли это светили сугробы листвы, то ли солнце свободней сияло сквозь поредевшие ветви. Колыхалось какое-то радостное настроение праздничной грусти.
Люди с утра уходили из деревни в поля и возвращались уже на ощупь, в темноте. Вскоре стало казаться, будто леса не опадают в пустые равнины, а, словно облака, поднимаются в небо.
Каждый чувствовал, что отсветит ещё несколько дней, и леса придут к чему-то ненаглядному, но точно ощутимому, как отдалённое пение ветра.
И тут пришло письмо, я должен уезжать.
И я уехал.
С тех пор уже третья осень. И всякий раз я прихожу в эти леса. Но сентябрь как будто не тот. Не вижу я больше той несостоявшейся счастливой грусти. И каждую осень ищу я за деревней это потерянное ощущение, словно оно где-то стоит на пригорке, молчит под рябиной и вот-вот аукнется издали.
ВОСПОМИНАНИЕ О ЛЕТЕ
По лесу прошёл ливень, и я напал на дорогу, когда во всю ширину её уже катился ручей. Я вошёл в воду. Она была холодна, и если бы я хоть немного опасался простуды, ни за что не побрёл бы водой.
Из-за тучи ударило солнце, лучи его процедились сквозь сомкнутые кроны, позеленели и зажгли прошлогоднюю листву сиреневым сиянием. Обочь дороги на этой сиреневой листве я и увидел быстрый босой след. На ближайшей дорожной излучине хозяин следа должен был, глубоко наклонившись, пройти под тяжёлой лапой почтенной ели.
Эта еловая лапа голубыми от дождя иглами кротко держала на ветру длинный жёлтый волос. Волос скручивался в широкую сверкающую спираль, ветер старался разогнуть его, но гроза уже прошла, и силы у ветра не хватало. Ветер был робок, в нём не чувствовалось настойчивости.
Женщина явно торопилась, словно за кем-то поспешая, проваливалась сквозь листву в грязь, но всё-таки не входила в ручей. Я вышел из ручья, осторожно ступая там, где прошла она. Моя широкая нога закрывала её ступню без остатка. Мне хотелось идти по этому следу куда угодно.