Вероника закончила французскую школу, где девять лет добросовестно зубрила английский язык. Говорить на нем она так и не научилась. Ее «проф» общался с детьми в классе на французском, если только можно назвать общением длинную вереницу своих воспоминаний о том, как он был в детстве в Англии и пил там горячую кока-колу. Он отказывался переводить слова, которые были ученикам непонятны, ругал любознательных, которые задавали вопросы не по теме, и произносил fly как flee.
– Ты не сможешь преподавать хуже, чем они, – проникновенно сказала Вероника.
– Да… – медленно ответила я. – Мне кажется, ты права. Но вот смогу ли я лучше?
…Однажды жаркой московской осенью, только-только сдав минимум в аспирантуру, я спустилась в подвал университетской библиотеки, чтобы пообщаться там с каталожными ящиками, которые разваливались у меня в руках.
Через три часа я вернулась обратно на свет божий. Жара стояла неимоверная, даже мраморный Ломоносов, казалось, потел на своем красном пьедестале, плечо мне давила сумка с книгами, которые я должна была и не хотела читать.
Умирая от жажды, скуки и лицемерия, желая как можно скорее выпасть из системы, я бежала прочь из университета и вскоре оказалась на дороге в книжный магазин «Пироги».
Наверное, владельцы «Пирогов» не думали превращать их в книжный магазин, но они поняли, что если вы какое-то время сидите в кафе без дурацкой музыки и прочих шумовых эффектов, то, скорее всего, вам очень захочется почитать книгу. Поэтому в «Пирогах» появились книжные шкафы, и место стало книжной лавкой, где можно сесть на диван и выпить кофе, или кафе, где можно почитать и купить книги, – это уж как вам понравится.
В «Пирогах» был один недостаток: дешевые и вкусные обеды и, следовательно, всегда большая очередь. Я решила немного подождать, пока полуденная толпа рассосется сама собой и останутся только такие, как я, кофеманы около полки «Философия и культурология». Там-то я и взяла машинально какую-то зеленую книжку. Через полчаса бармен спросил меня, что я буду пить, и я ответила, что кофе, потому что мне уже было все равно, я читала книгу, и всё. В конце концов я купила этот «Словарь культуры ХХ века» и пошла домой, читая и спотыкаясь по дороге.
Так я узнала, что есть такой автор, Вадим Руднев, прочитала про Фаню Паскаль, про то, что значит «как бы» и «на самом деле», и много других занимательных историй. Остальные книги Руднева я покупала, даже не листая, – имя на обложке было залогом свидания верного. Сам Руднев стал бы, возможно, блестящим учителем, да только вот не преподавал он русский язык иностранцам. Но именно он открыл мне глаза на одну вещь, вероятно, главную в педагогике: от скучного до интересного – один шаг.
– Смогу ли? – вздохнула я.
– Ну, вот видишь! – ответила Вероника и, откинувшись на спинку стула, ободряюще улыбнулась мне. – Дай теперь объявление, и за дело!..
– А где же его дать, объявление-то?
– Да хоть на столбе! – ни секунды не задумываясь, выпалила Вероника. – Или в Интернете. Что, в конце концов, одно и то же.
Легкость ее отношения к данному вопросу поразила меня.
Вернувшись домой и покончив с ужином, купанием детей и вечерними сказками, посудой и глажкой, я нырнула в Интернет.
К моему удивлению, я нашла не один, а массу сайтов на русском, французском и английском языках, где можно было «бесплатно и в считаные минуты» проинформировать человечество о своем желании преподавать что бы то ни было, в том числе и русский. И еще я увидела объявления других учителей русского языка.
Учителя (точнее, учительницы – мужчин среди них не оказалось) были прекрасны, как должен быть прекрасен человек, по Чехову. Тексты их объявлений и названия дипломов поражали своей красотой, и сами они иногда напоминали фотомоделей агентства «Элит». Ко всему этому добавлялись вереницы отзывов счастливых учеников.
Мне стало страшно.
Но что делать, надо было ковать, пока горячо. Я написала объявление, точнее, пропыхтела над пятью строчками до двух ночи. Оставив наконец в покое куцый дифирамб, достала со шкафа пыльные фотоальбомы, чтобы выбрать самый лучший снимок… Полтретьего захлопнула альбом, так ничего и не найдя, поплакала и уснула на диване в гостиной.
К пятнице я скроила-таки саморекламу и с легким замиранием сердца отправила ее на те сайты, которые предлагали бесплатное размещение. Фотографию я решила не добавлять.
– Мадам? Здравствуйте, мадам, – сказал осторожный баритон. – Вы учитель русского?
– Я, – сказала я, села за письменный стол и на всякий случай пододвинула только что купленный учебник профессора Буланже к себе.
– Говорит директор лингвистической школы «Путь к учебе» Исаак Гааж. Видел ваше объявление. Скажите, вы работаете с дебютантами?
– Да, в основном с ними и работаю, – охотно согласилась я.
– Это хорошо. Мне нужен, – строго сказал Гааж, – очень профессиональный учитель на две недели, заниматься по шесть часов в день с дебютантом. У вас есть такой опыт?
– Есть, – бесстрашно выдохнула я.
– Отлично! – подобрел он. – Будущий ученик – очень большой начальник, он никогда не учил русского. – И добавил доверительно: – Абсолютный дебютант, но очень хороший человек. В общем, приходите к нам, побеседуем. Сегодня в пять вас устроит?
– Я сейчас посмотрю расписание на сегодня, – ответила я и уставилась в свой пустой еженедельник. – О, вот как раз есть свободное окошко в пять.
– Очень рад, – сказал Гааж. – До встречи. Не забудьте дипломы и резюме.
Взятие Бастилии
Было бы нечестно сказать, что мой путь к учебе начался только с объявления в Интернете. Пора открыть тайну, что, кроме Фани Паскаль, я обязана этим еще одной женщине.
Дело в том, что, когда я рассыпала перед Исааком Гаажем свои резюме и рекомендации, с детьми дома осталась Груша.
История Аграфены Ивановны Лысенко, которую вся семья, вслед за Сережей, стала звать Грушей, была историей прекрасной и самой необыкновенной.
Груша жила в северном пригороде Парижа одиноко, хотя приехала во Францию из-за мужа. На мой вопрос: «Где сейчас муж?» – она коротко ответила, что вот уже год как разведена, а на вопрос: «Как муж попал во Францию?» – ответ был еще короче: «Он политический».
– Что «политический»? – не поняла я.
– Ну, беженец политический. Выехал из страны, преследуемый коррупцией, – вздохнула Груша. – Так в досье было написано. А я за ним поехала.
– Как жена декабриста! – восхитилась я.
Груша подозрительно посмотрела на меня своими влажными карими глазами в обрамлении густых (щедро, но аккуратно накрашенных) ресниц.
– Ну, в смысле, ты разделяла его взгляды?
– Да какие взгляды! – вдруг возмутилась Груша. – Какие взгляды могут быть, если голова не на месте у человека. Дома я из-за него бизнесом не смогла заниматься – все растрачивал. Магазинчик у меня был, – вздохнула она и покрутила пуговку на рукаве, – игрушечка. Продуктовый, напротив вокзала. Я работала, а он ходил и хвастался всем. Идиот! Дохвастался до того, что рэкетиры приперлись к нам домой – долю выбивать. Магазин мы тогда закрыли, а он и рванул сюда… Потом стал звать меня в гости, мол, посмотришь, как тут и что. Я согласилась и поехала – ну, по турпутевке, конечно. А он меня цап – и не отпустил никуда. Документы мои выкинул – уедешь, пожалуй…
– Как выкинул? – не поверила я своим ушам.
– Как-как, изорвал – и в мусорное ведро, естественно… И говорит: жена да убоится мужа. Должна ты быть здесь и сдаваться вместе со мной… Будем политическое убежище просить от русской мафии…
Груша умолкла, захваченная воспоминанием.
– А потом? – осторожно тронула я ее за локоть.
– А потом он мне так надоел, – вдруг сморщила нос Груша, – что мы развелись во французской мэрии при первой же возможности.