Искатели счастья - Никонов Александр Петрович

Александр Петров

Искатели счастья

Предвкушение

Это был один из тех чудных дней, когда радость пронизывает тебя насквозь, а воздух наполняется радужным светом, в котором иногда слышится тихая музыка, зовущая вдаль.

Так случается в детстве, когда просыпаешься в первый день летних каникул. И вдруг понимаешь: сегодня вовсе не нужно идти в душную школу. Ты улыбаешься солнцу за окном и думаешь: идти с другом на ближний пляж, но дикий и неухоженный, – или на дальний, но чистый, с музыкой и вышкой для прыжков в воду. А можно еще собраться на рыбалку в затон и наловить ведро карасей. Или, скажем, убежать в парк – полетать на качелях до белых облаков. Или пригласить в кино самую красивую, таинственную девочку, от одного взгляда которой сердце проваливается в глубокую синеву неба, а тебе хочется только одного: бесконечно долго смотреть на неё и любоваться каждым движением тонких пальчиков, каждым взмахом пушистых ресниц. …Или вот еще, можно взять из холодильника стакан с клубникой, посыпанной сахарным песком, расстелить на балконе одеяло и полежать с интересной книгой, подставив солнцу спину. Но детство ушло, и такое сейчас приходит ой как редко, почти никогда, потому и ценится особенно.

Это был день, когда вчерашние беды растаяли в прошлом, а сегодня ты чувствуешь себя необычайно легко. И тебе кажется, что будущее – это одно только счастье.

Это был день, когда со мной произошло самое большое открытие в моей жизни: смерти нет, а жизнь бесконечна! Открылось это не путём сложных размышлений, но каким-то дивным озарением: я увидел вечность, и она меня поразила невиданной красотой. Я обнаружил там всё, о чем мечтает каждый человек, о чем вдохновенно пишут поэты, чего желают друг другу в день праздника, о чем поют в самых задушевных песнях, о чем шепчут ночью далекие огромные звезды. И этого «всё» там бесконечно много. И это «всё» так прекрасно, как не бывает в нашей обычной жизни. Потому что это – совершенное счастье и бескрайняя любовь.

Я сидел на скрипучем стуле в душной комнате, видел свои руки, ноги, трогал лицо, волосы, уши, ощущал голод. А сердце по-прежнему оставалось там, в беспредельных сияющих красотах вечности, и совсем не хотелось ему возвращаться на землю. Рассудок пытался как-то всё это объяснить, подобрать слова… Я же отмахивался от его навязчивой работы и боялся только одного: растерять то ощущение безумного счастья, которое коснулось и опьянило. Мне было хорошо. Правда же, очень хорошо.

В тот день я ходил по земле, смотрел на небо, на зеркало озерной воды, наблюдал за полетом птиц, ползанием жучков, прыганием лягушек. В лесу трогал деревья, разглядывал цветы, бережно касался ягод, грибов, травы. Жадно вдыхал сладкие запахи лета и слушал пение птиц, шелест листвы, шепот короткого дождя. И всюду, во всём, на всём – на каждой малой былинке и великой огромности просторов и далей – видел отблеск того бескрайнего блаженства, которое незримо продолжало существовать и во мне, и в бесконечной вечности, и на земле. Казалось, вся огромная вселенная была окутана светящимся облаком великой любви.

В тот день я не подрос ни на миллиметр, не обогатился ни на копейку, не стал сильней или умней. Только в сердце моем произошел такой переворот, от которого вся последующая жизнь изменилась полностью и бесповоротно.

1. Посев

Бегство семейства из града блаженного

Мне посчастливилось родиться в красивом городе на большой реке. Летом уезжал я из города всегда с сожалением, а возвращался каждый раз с необъяснимой радостью.

Там было уютно и хорошо, на моей улице, среди добротных каменных домов с гранитными цоколями, утопающих в густой зелени пирамидальных тополей, каштанов и акаций. В каждом дворе красовались цветочные клумбы, шикарные палисадники и каждый день наводили чистоту. Солнце сияло там почти непрестанно, поэтому, почитав однажды Александра Грина, я стал называть мой город Зурбаганом. Нигде больше, ни в одном городе вселенной не довелось мне столько смеяться и пролить столько горючих слез. Больше нигде не увижу таких ярких звезд, просторной и ласковой речной воды и огромных белых кораблей.

Нигде летние вечера не будут такими теплыми и ароматными, а бабушки такими добрыми и тихими. Они уютно сидели на лавочках у подъездов и следили за порядком, чтобы ни дай Бог кого не обидели, особенно маленьких. Там окна домов с обеда до ночи открывались нараспашку и оттуда лились головокружительные запахи горячих пирогов, жареного лука и домашней колбасы, а так же тягучие задушевные песни. Там свадьбы и поминки справляли прямо во дворе. Выносили столы, застилали клеенкой и выставляли салаты, солености, колбасу, сковороды с шипящим мясом, бутылки домашнего вина, конфеты для детей, которые крутились тут же, подбегая к пирующим родителям.

И больше никогда не пожмет мне руку друг детства, и не обнимет за плечо, и не станет на душе так тепло. И не поцелует мою ободранную в драке щеку самая красивая в мире девочка так благодарно, робко, ласково и неумело – потому что первый поцелуй бывает только раз.

Моих родителей направили в этот город, в мой солнечный Зурбаган, по комсомольской путевке после войны. Тогда среди дымящихся руин стояли только двенадцать уцелевших домов. Можно сказать, что возрождала мою малую родину вся страна. И надо сказать, получилось у нее это неплохо. Главными объектами внимания строителей были, конечно, гидроэлектростанция и крупные заводы, которые обеспечивали сталью восстающую из руин страну. Но и жилые дома, и парки, и любое здание там строили прочно и красиво, будто на века, на удивление потомкам.

Собрать на прощанье друзей не получилось. Еще вчера я прожил обычный день, и вдруг сегодня средь ясного неба, ударил гром, мебель срочно за пару часов погрузили в контейнер и увезли. Оставшиеся вещи упаковали в ящики и отправили вдаль «малой скоростью». Я только и успел, что обойти друзей и поставить их перед фактом: уезжаю куда-то очень далеко. Они мне как-то неумело сочувствовали, вздыхали, хлопали по плечу и еще раз вздыхали, когда я уходил, на этот раз наверное, с облегчением.

Потом зашел к Ирэн – так она себя называла. Мы с этой девочкой дружили с первого класса, поэтому я называл ее «другиней». Ирэн отличалась от остальных девочек моего окружения стальной волей, решительностью, и жуткой энергией. Она лучше мальчишек лазала по деревьям, ловила рыбу, дралась и училась. Лет в тринадцать из голенастой девочки-подростка превратилась в красивую стройную девушку и выглядела старше нас. Но взрослая красота не отдалила ее от меня. Мы до последнего дня запоем читали друг другу стихи во время прогулки, на перемене или по телефону. Мои детские стихи и рассказы она, в отличие от меня, аккуратно записывала в роскошный сафьяновый альбом и требовала моей подписи и даты публикации под каждым из них. Туда же, в альбом, она вклеивала наши фотографии, вырезки из журналов, рисовала орнамент цветными карандашами и фломастерами, привезенными папой из Франции.

В прощальный вечер Ирэн смотрела на меня как всегда в упор. Ее огромные карие глаза сияли, как черные агаты, волнистые каштановые волосы взлетали от каждого взмаха длинных рук, шелковое бирюзовое платье трепетало на ветру. Я ею любовался, и не пытался это скрывать. Она сказала, что когда-нибудь станет богатой, будет жить в шикарном двухэтажном особняке на берегу моря. Тогда она меня найдет и обязательно подарит мне белый «Кадиллак», длинный, с крыльями, сверкающим бампером, обитый изнутри алой кожей. Я сяду за руль, она рядом – оба в белых одеждах – и поедем туда, где сверкает сине-белыми фасадами, зеркальными витринами – город нашей мечты. А напоследок она сказала, что у нее никогда больше не будет такого верного друга – и убежала. Я смотрел ей вслед и ошеломленно думал, как это жестоко – вот так взять и вырвать человека с корнем из счастливого детства. Отнять любимый солнечный Зурбаган, друзей детства, первых девочек и всё-всё, что было хорошего.