Бесшумно перебирая ледяные скобочки трапа, Варвара спустилась с грузового горизонта и мягко спрыгнула на гулкий металлический пол, в очередной раз радуясь тому, что ее не заставили обуться в тяжеленные экспедиционные ботинки.
– Мороз‑воевода дозором… – пробормотала она и тут же сморщила нос – нет, не свои это были владения; И тут, и тем более там, за бортом. Тем внимательнее надлежало быть с дозором.
Она заглянула в кубрик, откуда доносился семиголосый храп. Потолок едва светился золотисто‑коричневым люминофором, и лица спящих выглядели одинаково загорелыми – чуть ли не до нигерийской черноты. На самом деле это было не так. Варвара сделала шаг вперед и очутилась в узеньком проходе между трехъярусными рядами коечных гнезд – слева шесть и справа столько же. Интересно, когда звучит сигнал тревоги или даже обыкновенный подъем, как это им удается не стукаться лбами в такой тесноте? Она поддернула обшлаг рубашки и глянула на часы: что ж, через один час и двадцать три минуты это можно будет проверить экспериментально.
Нижняя правая койка прогнулась и захрустела – это Сегура, первый пилот, вытягивался во весь рост. Если бы не эти два метра и двадцать сантиметров, Варвара никогда не усомнилась бы в том, что перед нею – самый благовоспитанный и застенчивый житель страны Восходящего Солнца. Гармоничность образа разрушали габариты гризли и голос, напоминающий охрипшего бизона.
Его сосед, Кирюша Оленицын, несколько уступал космолетчику в росте, но был развесист и розов, как цветущая яблоня. В бронзовом освещении он казался старше на добрый десяток лет.
Медбрат Дориан, на дневном свету белый, как Пьеро, и во сне выглядел печальным и сосредоточенным. Мумия бездушная, вот он кто. Варвара всегда считала себя – и не без основания – натурой замкнутой и мрачноватой, но по этим качествам Дориан давал ей все сто очков вперед. Четвертым на этой стороне был Петрушка, уже успевший истосковаться по своему серому козлику. Богатейшая мускулатура, пожалуй, слишком великолепная для спортсмена‑любителя, делала его похожим на фавна, но эта аналогия разом улетучивалась, стоило только взглянуть на его рыжие патлы. Если прибавить сюда вечную немного смущенную улыбочку, то больше, чем на лешего‑подростка, он не тянул. За что Варвара его и любила.
Нижнюю койку слева отвели Грише Эболи, которого кое‑кто поддразнивал "принцессой Эболи", и Варвара все не удосужилась поинтересоваться, а что бы это значило. Гриша – беда и забота всего экипажа: только две недели как из госпиталя, и хотя всемогущая Манук гарантировала его стопроцентное выздоровление, вид у него после всей мануковской интенсивной терапии был бледнее некуда.
Над Гришей сладко посапывал Сусанин, они с Сегурой – два сапога пара. Самозванный начальник экспедиции, которую никто не посылал, – просто погрузились в кораблик стратегов, брошенный на время отпуска на тамерланском космодроме, и полетели. А кто бы на их месте не полетел?
И третья полка, с высоты которой никаких звуков не доносится. Скульптурный профиль. Какое неподвижное, чужое лицо! Каково‑то тебе в рядовых, командор? Она приподнялась на цыпочки, вглядываясь все пристальнее и пристальнее, не то пытаясь распознать что‑то ускользнувшее от нее, не то испытывая собственную твердость духа. Твердость оказалась хоть куда. "Для меня вы все равны, все удалы, все умны, всех я вас… гм… люблю сердечно…" Что‑то изменилось в застывшем лице, стало напряженнее, как от внутренней боли. Варвара беззвучно ахнула – как же это она забыла, что нельзя пристально глядеть на спящего! А что, если и он, в свою очередь, будет так же спокойно и холодно разглядывать ее? Ведь через день‑два настанет и его черед стоять на вахте!
Девушка попятилась и бесшумно выскользнула из кубрика.