Глава первая: Йен
Всех гостей на свадьбе можно разделить на три категории.
Самая большая — это родственники. Их много, они разные, громкие и обычно именно они начинают травить старые анекдоты, выдавая их за семейные байки.
Вторая — это друзья. Много говорят, много веселятся, громче всех кричат «Горько!»
И третья — это такие, как я. Кого приглашать не хочется, но нужно. Потому что это будет слишком заметно и странно.
— А как вас зовут? — пододвигается ко мне сидящий справа мужчина лет сорока. У него неопрятные усы и некрасивые, как будто выцветшие на солнце мутные глаза. — Я вот Алексей.
— Йен, — говорю я и пригубливаю, но не пью, кислое до оскомины красное сухое вино.
У Саши всегда был дурной вкус на алкогольные напитки. Намного хуже, чем на женщин.
— Как? — икает мой незадачливый ухажер.
Стандартная реакция. Тяжело объяснять людям, что меня назвали в честь героини известной фэнтези-саги. Почему-то, например, имя Николь или Феодора звучит намного понятнее, чем что-то, что начинается на почти самую непопулярную букву алфавита.
— Йен, — терпеливо повторяю я и чуть-чуть приподнимаю бокал, когда кто-то из родственников заканчивает скучный тост предложением выпить за счастье молодых.
Саша смотрит на меня через весь зал, натянуто улыбается, как будто этот жест — не один из многих, а огромный восклицательный знак над моей головой: «Эй, народ, у нас тут бывшая!»
— А чем вы занимаетесь, Й… Йан? — опрокинув в себя стопку, продолжает клеится сосед.
— Пишу книги.
— О!
Еще один мой «любимый» звук. Быть работником банка или менеджером — это всегда «ничего себе!» или «ух-ты!». Учительница, врач, работник сферы обслуживания — «как интересно!». А писатель — это стопроцентное «О!» Как будто я заодно признаюсь в том, что к способности складно собирать слова в предложения у меня есть еще десяток щупалец, вторая голова на затылке и философский камень в правом кармане.
Хорошо, что неуемная тамада снова не дает гостям нормально закусить и отправляет всех участвовать в дурацких конкурсах. Плохо, что на этот раз она явно нацелена вытащить из-за стола даже самых больших молчунов. Вот как я.
— Так, нам нужны молодые девочки! — У тамады профессиональная деформация — даже стоя рядом кричит так, что закладывает уши.
Она берет меня за предплечье.
Ничего такого, кроме того, что это вроде как слишком личный жест.
Но я быстро, как от горячего, одергиваю руку и отступаю на шаг, потирая место, где ко мне только что прикасалась чужая рука. Даже через одежду чувствую неприятный до зубной боли контакт кожи с кожей. Тамада смотрит на меня с непониманием, но быстро переключается на другую жертву.
Я не люблю, когда ко мне прикасаются. Это старая и грустная история, если не сказать грязная и болезненная. Сломанный стержень моей пирамидки, который я склеила лишь бы как, чтобы не рассыпаться, и теперь, стоит случиться шторму, надеюсь, что он выдержит еще немного. До следующего ремонта.
Нас — пятерых женщин и пятерых мужчин — выводят в центр огромного зала.
У Саши всегда было специфическое представление о том, что значит «дорого и богато». Модный ресторан, красная и черная икра на столе. И вишенка на торте — явно очень дорогое платье невесты и бриллиант у нее на пальце. Если я хоть что-то и знаю о человеке, с которым была вместе полтора года, на весь этот пафос он потратил больше, чем может себе позволить. Все ради пыли в глаза, показать своим друзьям, что он вскарабкался на одну ступеньку выше.
Мне кажется, что наряд невесты чересчур пафосный для, пусть и богатой, но «земной свадьбы». Такое впору надевать, чтобы пройти целую процессию по ступенькам какой-то виллы в теплых странах. Но разве бывшая может быть объективной?
— Так, а теперь — паруемся! — Тамада громко смеется и аплодирует своей же шутке. Как будто по ее щелчку мы должны срочно пережениться с первым, кого удастся схватить за галстук.
Я нарочно держусь в стороне, даже не глядя на богатый выбор мужчин.
Они все — не моя возрастная категория.
Мне двадцать шесть, Саше уже тридцать семь и, насколько я знаю, у него нет приятелей младше сорока. Он всегда в окружении старших и опытных, говорит, что привлекает положительную энергетику денег и успеха, перенимает жизненный опыт и правильную мотивацию. На самом деле — просто пытается влезть в мир, где простым смертным нет места. Если только они не обладают выдающимися талантами.
— Кажется, я достался вам, — слышу рядом обычный мужской голос и даже не сразу понимаю, что он обращается ко мне. — Так и знал, что нужно было надевать костюм.
Я не знаю почему, но первым делом обращаю внимание на руки. Они вот тут, рядом: обычные руки, обычные ладони, аккуратные ногти без заусениц. У него выразительная костяшка большого пальца, какая-то острая, угловатая. Возможно потому что торчит из рукава с прорезью для пальца. Вот уж точно слишком «молодежный» вид.
Поднимаю взгляд выше. Темно-серая толстовка сидит как влитая на животе и груди, выше — на плечах, перетекая в высокий ворот, «скомканный» шнуровкой.
Лицо — это всегда самое интересное, поэтому, превозмогая желание, оставляю его на «сладкое», снова возвращаясь взглядом к груди. Ниже, до темно-синих джинсов с потертыми боками и коленями. Не в облипку, но по бедрам, достаточно выразительно, чтобы оценить ровность и длину ног. Ступни у него тоже небольшие, в странных черных кроссовках без шнурков.
Он точно собирался на свадьбу?
— Не люблю костюмы, — как будто угадав мои мысли, продолжает мой пока что безликий собеседник. — Переехал недавно, рубашки не успел перевезти. Понятия не имел, что бывшая пригласит на свадьбу накануне вечером.
А вот это уже интересно.
Ну что ж, еще один бывший на этом торжестве чужого счастья, давай знакомиться.
Даже не пытаюсь угадать, что увижу, когда, наконец, притрагиваюсь взглядом к его лицу. Кого-то особенного? Уникального? Человека, который был с женщиной, к которой ушел мой мужчина?
У него обычное лицо, без перегибов в тяжелую челюсть или брутальный изгиб губ. Обычный подбородок, немного приподнятые «яблоки щек», ровный нос, совершенно простые губы в обрамлении простой же щетины. Глаза карие, как будто с врожденным прищуром. Широкие, но аккуратные брови. Пара родинок над той, что справа. Коротко стриженные волосы с приличной сединой, хоть на вид ему около… Даже не знаю. От тридцати, но точно меньше сорока?
И последний штрих.
Даже не знаю, почему не сразу обращаю на это внимание, потому что обычно именно запах для меня — своего рода сигнал к знакомству.
— Афганец?[1]— на своей волне спрашиваю я, безоговорочно угадывая знакомый тяжелый и очень специфический запах самой что ни на есть настоящей конопли, которой посыпали спил хорошо продымленной маслянистой древесины. — Тяжеловато для выхода в свет днем.
Но ему идет.
Запах сидит как дорогой аксессуар, а такие ароматы нужно уметь «носить». И дано это, увы, далеко не всем.
— Только переехал, — повторяет мужчина. — Что бросил в машину — с тем и живу. Антон, — представляется он и к моему большому облегчению не протягивает ладонь для рукопожатия. Просто улыбается.
— Йен, — называюсь я.
— В честь колдуньи из Венгерберга? — Он как будто даже приятно удивлен. Никакого «О!» или «Как-как вы сказали?».
Читает фэнтези?
Можно сказать, что Йен — это старо-шотландское имя и означает «милость богов». Я часто так делаю. Это проще, чем объяснять далеким от чтения взрослых сказок людям, что иногда родители называют своих детей не только в честь героинь затяжных турецких сериалов.
Но ничего из этого не успеваю, потому что тамада вдруг оказывается рядом, сует мне в руки веревку с деревянными прищепками, а Антону ловко завязывает глаза. Он пытается приподнять повязку, но когда на него шикают, послушно прячет руки за спину.