– Это не моя кровь. Демида.
– Может, подколоться нужно? Могу посодействовать.
– Нет. Я завязала.
– Да уж вижу. Здорово переменилась. Была ведь доходяга доходягой... Это он тебя с иглы снял?
– Он.
– И кем же ты у него? Секретаршей? Любовницей?
– И то и другое. Юрий, зачем тебе это?
– Понять хочу. Такой уж человек я дотошный. Вот ты, к примеру. Тебя я насквозь вижу. Хоть ты и переменилась, и ума набралась, и считаешь себя загадочной и умной, да только ничего в тебе нет такого, чего бы я не видел в своей жизни. Хочешь, скажу, чем вы там с Демой занимались? Каратэ он тебя учил. По рукам твоим вижу и по повадке. Да и доложили мне давно, как в зале вы там занимаетесь, даже как целуетесь взасос на глазах у всех. Ну ладно, это я понять могу. Бабенка ты, что и говорить, эффектная, есть на что посмотреть. Ну, поддерживал бы он тебя в форме, это тоже понять можно. Но ведь он же из тебя бойца сделал, можно сказать, убийцу. Зачем? – Крот вытаращился на девушку.
Леку передернуло. Никогда Крот не говорил с ней так вот откровенно, не лез в душу. Леке казалось, что более безразличного к людям типа ей не приходилось встречать. И вот нате: оказывается, бывший рецидивист Кротов по натуре – психолог-любитель. Вынь да положь ему, кто такой Демид и чем он там занимается.
– Не знаю я, Крот. Сама не знаю. Можешь мне поверить. Демид вообще-то поговорить любит. Если в настроении, часа два может трепаться на любую тему. Но вот чтоб сказать что-нибудь по делу, о том, что он задевать не хочет, – ни-ни! Скорее умрет.
– Ага. Мозги, стало быть, пудрил бедной девочке. Что, может, и кто стрелял в него, не знаешь?
– Не знаю, ей-богу, – согрешила Лека. – Я домой пришла, а он уже лежит с дыркой во лбу. В доме все разворочено, словно гранатой. Может, ты знаешь, кто это? Ты же все знаешь, Крот. Ума просто не приложу, кому понадобилось в него стрелять. У него и врагов никогда не было.
– Вот это ты зря. – Крот ухмыльнулся. – Я лично мог бы тебе десяток показать, кто бы на него пушку с удовольствием наставил. И стреляли-то в него не раз и не два, да без толку – он же заговоренный! В одном ты только права. Сейчас в него никто стрелять НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ. Не висит на нем ничего. Так что разбирайся сама.
Лека прислушалась. Она попыталась настроиться на волну Демида, поймать хоть отзвук его мыслей откуда-то издалека. Пусто...
– Слушай, чего это Демид тебе покою не дает? Не можешь ты его видеть спокойно. А?
– Ладно. Скажу. – Крот опустился в кресло и сцепил огромные клешни свои перед собой. – Вообще-то Демида твоего я уважаю. Достоин он уважения. Обиду держу только, что не у меня он работает. Говорил он мне, что ничей он, сам за себя и нет у него никаких начальников. Только не верю я в это. Не бывает у нас так, чтобы жил себе такой человек и никто на него лапу не наложил. Госбезопасность? Это тоже лапша на уши. Не из тех он. Знаю я этих молодцов. Сидят там все в одной коробке, по разным этажам и отделам, и следят, чтобы никто друг дружку не обошел. Раньше, когда Советский Союз еще был, карьеру проще делать было. Было с кем работать! Антисоветчики там разные, шпионы, художники-авангардисты. Сидел я как-то с одним таким художником. Забавный такой мазила – здоровенный, бородатый. Выпускал анархистский листок. Ну и впаяли ему три года за порнографию. Мол, голых баб рисовал. У них ведь все расписано, у этих комитетчиков: когда какое звание тебе светит, какие пайки получать, кабинет тебе отдельный положен или только стол на двоих с другим старлеем. Субординация! Чтоб Динамит в такую систему влез – да никогда в жизни! Так-то вот...
А увидел в первый раз я Демида твоего, когда он еще вот таким пацаненком был. Лет пятнадцать назад. Я тогда после второй ходки только на свободу вышел. Три года – так, по мелочи. Волей наслаждался – вино, бабенки, кореша старые. Ну и попутно присматривался, чем заняться, знаешь, в зрелые года входил, не хотелось, как в малолетстве, гоп-стопом заниматься. Потом с одним человеком знакомство свел – да ты ж его знаешь! Григорий это был. Гриша. Это он теперь такой суровый стал – простому человеку не подступиться. А тогда был простым учителем физкультуры – здоровенный, носатый, в очках. Рожа – добрая! Пацаны на нем висли гроздьями. Кружок самбо он вел. Вот я и стал к нему захаживать по вечерам. Вроде как поднакачаться, здоровье поправить.
Каратэ тогда не приветствовалось. Самбо – вот это да, это вроде как по-нашему, по-советски. Ну а где самбо, там и дзюдо, и бойцы оттуда нередко выходили. По мне-то, что самбо, что каратэ, одна хренотень, я и без этого кому угодно башку мог проломить. – Крот покачал перед носом своим пудовым кулаком. – Да. Про Демида. «Вот, – Гриша показывает мне, – видишь того мальчонку? На шпагате сидит. Вот это будет боец несравненный. Талант у него от Бога». Демка твой маленький был, но жилистый. Девятиклассников лупил так, что только тапки в разные стороны летели. Знаешь, чем он занимался, Демка твой, до этого? Балетом! Это ж курам на смех! Пацан – и балет танцует! Мамка у него учительница была, интеллигентного такого воспитания. А отца не было. Вот и отдала его в балет – пускай, дескать, сынок к прекрасному приобщается. Издевались над Демой бедным все кому не лень. Лупили. До поры до времени. А потом он огрызаться стал, и очень даже не хило. Трое нападут – так он и троим накатит. Четверо, так четверым. А лет в десять проявил характер. Ушел он из этого балета, несмотря на слезы мамкины, и пришел заниматься в самбо. Тут-то ему, видать, балетная школа и пригодилась. Растяжка и всякое такое. Быстрый он был – я сам видел. Это ведь непросто дается – быстрота такая. Пока дылда какой-нибудь к нему подберется, чтобы за грудки схватить, он его шутя с ног собьет. Замкнутый был парнишка, серьезный очень. И тренировался до исступления, не жалел себя.
Это я так, потом уж вспомнил, когда случай меня уже со взрослым Демидом свел. А тогда мне, честно говоря, плевать было на всех этих пацанов. Я их гревом не занимался, у меня свои проблемы были.
Много там таких парнишек было. Многие из них потом к нам попали. Многие и срока свои получили. Но только не Демид. Не таким он оказался. Хитрый Гриша ведь как действовал? Придет к нему бывший ученик: «Вот, мол, Гриша, пропился я, проигрался, башлей нет, может, подмогнешь?» Гриша: «Отчего ж не помочь? Работенка найдется». И находилась работенка. Я, знаешь, спортсменов всегда больше любил, чем шпану простую. Спортсмены мои – они люди рисковые, чувство страха в них еще в детстве убили.