— Бррр… — сказал он, слегка дрожа. К ужасу Киззи, он отцепил свою руку от ее руки, но потом обнял девушку за плечи, бережно прижав к себе, и ее смятение испарились вместе с любыми вопросами. Ей стало совершенно неинтересно, знает он что‑то про призраков, летающих рядом с ними, или нет. — Холодный ветер, — просто сказал он.
— Мм. хм, — согласилась Киззи. Теперь бархат его пиджака прильнул к ее щеке и вытеснил иные мысли, кроме ощущения прикосновения ткани к ее коже, и мыслей о том, что бы мог означать его взгляд, остановившийся на ее губах.
Пока они шли по кладбищу, прижавшись друг к другу, она слышала слова, которые произносила, когда приходила сюда, будучи ребенком, фрагменты речи, такие же мутные, как сточная канава, забитая опавшими листьями.
— Зимники собирают урожай, — сказал один призрак, а другой пропел «бабочка» и «голод».
— Печка жарит, — проговорил безликий голос, и неожиданно знакомый голос произнес:
— Нож, Солнышко…
Глаза Киззи расширились, она огляделась по сторонам, глянула через плечо, прижимая руку Джека Хаска подбородком. Помимо этого, призрачного касания, у нее имелись и другие приметы, чтобы понять, что она оставила нож своей бабушки в кармане джинсов. Все эти годы, она так о нем мечтала и забыла его дома! Она хотела спросить бабушку, что она здесь делает. Ведь она должна быть далеко, перемещаться по лабиринтам, отбиваясь от теней, слизывать воду со сталактитовых наконечников своим призрачным языком и разгадать загадку, чтобы получить возможность пройти через врата, созданных из костей. Она должна быть завывающим зверьем, чтобы уснуть под звуки этих колыбельных и подкупать потусторонних койотов, которые унесут ее дальше в новый мир! Она не должна быть здесь, среди этих малодушных кладбищенских призраков! Это вечное бродяжничество не свойственно народу Киззи, а уж бабушке и тем паче, ее сильной, не поддающейся соблазнам, бабушке. Киззи хотелось расспросить ее… но ей было так уютно и тепло в объятии Джека Хаска, посему она совершенно не хотела отстраняться от него, чтобы прошептать свой вопрос мертвым.
— Ты слышала? — неожиданно спросил Джек Хаск.
— Что? — испуганно спросила Киззи. Она почему‑то чувствовала себя виноватой, словно он поймал ее на перешептывании с призраками.
— Не знаю. Как будто веточка щелкнула. Интересно, здесь есть кто‑то еще?
Но, похоже, на кладбище больше никого не было, и даже не было никаких признаков недавних посетителей. Это было одинокое место, и Киззи не удивляло, что призраки приходили в ее грязный двор, чтобы скоротать свои дни среди кошек и кур.
Пальцы Джека Хаска начали лениво поглаживать плечо Киззи, пока они брели между рядами могил. Это случилось не сразу, едва заметно, но она поняла, что он понемногу притягивает ее все ближе к себе, а поглаживания становятся все напористее. Вскоре он полностью опустил ладонь ей на плечо, оставив только большому пальцу рисовать маленькие круги на ее коже. От его пиджака веяло ароматом специй, которые вместе с поглаживанием малу‑помалу заставили девушку сомлеть, стать мягче, подобно сливочному маслу, перед тем, как в него собираются добавить сахар, на первом этапе приготовления чего‑то сладкого. Это был ее первый опыт того, как тела могут сливаться воедино, как дыхания естественным образом начинают существовать в едином ритме. Это было гипнотически. Пьяняще.
И она хотела большего.
— У них есть зубы, — прошептал призрак. Киззи проигнорировала его.
— У них есть нектар, — сказал другой, очень слабый и полный тоски. Киззи почувствовала небольшой холод, но проигнорировала и это.
— Голодна? — спросил Джек Хаск, когда они повернули, чтобы пройти еще один кладбищенский ряд.
Киззи пожала плечами. Прямо сейчас ее мало интересовала еда. Но очень интересовало расстилание клетчатого пледа в каком‑нибудь в тихом местечке, на который она могла прилечь, опершись на локти, рядом с Джеком Хаском. Девушка не могла перестать смотреть на его губы, и она продолжала сжимать свои, осознавая их наличие все сильнее. Она вспомнила, как нянчилась с младшим двоюродным братом в тот день, когда он открыл для себя свой язык; он вертел им так и сяк и прикасался к нему создавая целый репертуар новых звуков и пытаясь высунуть его достаточно далеко, чтобы рассмотреть, одержимый открытием этого нового придатка. Киззи чувствовала то же самое по поводу своих губ, как будто она только сейчас узнала, для чего они нужны, но надеялась, что вела себя сдержаннее своего двоюродного брата.
— Пойдем туда, — сказал Джек Хаск, кивая головой в дальний угол кладбища, где, похоже, рос неухоженный садик. Они медленно побрели туда. Киззи едва замечала могилы, мимо которых они проходили, потому что была окутана этой новизной «прогулки влюбленных», неспешной и переплетающей их в одно целое. Но в конце ряда могил она кое‑что заметила.
Она прошла дальше; потребовалось мгновение, чтобы осознать то, что она только что увидела. Пройдя несколько шагов, она оглянулась.
Монолит безрадостного зеленого цвета неопрятной кладбищенской лужайки был нарушен коричневым пятном, явным как рана. Казалось, что оно описывало радиус вокруг одной конкретной могилы, и Киззи прищурилась, чтобы прочесть, что гласило надгробие. Она не могла прочесть, что там написано, и Джек Хаск легонько подтолкнул ее в другую сторону. Но к собственному удивлению, она потянула его обратно за отворот вельветового пиджака.
— Сюда, — сказала она. — Я хочу взглянуть на кое‑что.
— Что? — спросил он, поравнявшись с девушкой.
— Вот. — Она остановилась перед могилой, где ничего не росло, даже трава. Она прочитала имя на надгробии. Эми Ингерсолл. — Я знала ее, — удивленно произнесла Киззи.
— Знала? — спросил Джек Хаск.
Киззи кивнула.
— Я была новичком. По‑моему, она была младше меня, но я видела ее всего несколько раз. Ее забрали из школы. Она была больна. Она… — Киззи умолкла, у нее чуть не сорвалось с языка «умерла от голодного истощения». Но, увидев эту мертвую коричневую могилу, ей на ум пришли другие слова. — Она угасла.
— Грустно, — сказал Джек Хаск. — Она была твоего возраста, когда умерла.
— Да, — ответила она, вспоминая фото Эми Ингерсолл в газете. Ее глаза казались огромными на изможденном лице. В школе было проведено специальное собрание, посвященное расстройствам питания. Врач говорил об анорексии и булимии. После того, как Киззи с Иви ущипнули добрый слой кожи на своих бедрах и пошутили, что им бы не повредило немного анорексии, Кактус ответила, что для этого нужно было бы начать хотя бы с перехода на диетическую колу.
— Интересно, почему здесь трава мертва, — сказала Киззи, желая, чтобы существовало какое‑то другое объяснение, кроме того, что навязчиво свербило разум. Само собой, в этом унылом городе все те безумные вещи, в которые верила ее семейка, были всего‑навсего лишь сказками. Все эти вещи происходили далеко отсюда, на брусчатке, и в палисадниках древних церквей, наводненных приведениями.
— Проклятая, — раздался голос призрака у нее над самым ухом. Девушка вздрогнула.
Джек Хаск почувствовал это и отпустил ее плечо, чтобы снять бархатный пиджак.
— Ты замерзла, — сказал он. — Вот. — Он накинул ей на плечи пиджак и обнял, прижав спину девушки к своей груди. Его подбородок опустился ей на макушку. Кожа к коже. — Пойдем, — позвал он.
Она прошла вместе с ним в маленький садик в углу, и Джек Хаск разложил свой клетчатый плед, за увитыми плющом, каменными урнами, в скудных цветах алиссума, остатками прошедшего лета. Они устроились на пледе, он открыл корзину для пикника и извлек из нее буханку золотистого хлеба и головку сыра с фермерской печатью на толстой кожуре. Такие вещи, сыры, например, не водились у Киззи в доме, ее домашние ведали только про соленый сыр, сделанный ее матерью, либо нечто похожее на армейский паек в вакуумной упаковке из супермаркета.
Заправив платье под колени, Киззи наблюдала за тем, как Джек Хаск выложил из корзины фиолетовые льняные салфетки и настоящий серебряный нож всего лишь с намеком на потускнение, а затем, и серебреную чашу с шоколадом, обернутую в фольгу. Девушка широко распахнула глаза — насколько же все элегантно это выглядело. Если бы она когда‑нибудь воплотила свою мечту — устроить пикник на кладбище, то кладбище было выбрано бы получше, например, Парижское или Ново‑Орлеанское, в окружении мха и разбитых статуй, но в остальном он был бы именно такой.