— Не участвуй, — тяжело припечатывает меня к земле Амир.
— Отлично, в таком случае я пошла. — Пользуясь тем, что он отпустил мой локоть, я делаю два шага вперед, а сама шарю глазами по окрестности, гадая, как буду выбираться из этого огромного дома, и как мне доехать до города. Мы на машине ехали полчаса, а пешком сколько времени займет дорога? Не меньше нескольких часов, наверное…
— Эй, доктор! — свистит мне в спину второй, по имени Хан. — Больной не в той стороне. Вы дорогу перепутали.
— Ничего, ничего, — делаю неопределённый жест рукой, а сама стараюсь не сорваться на бег, понимая, что глупо бежать от двух таких накачанных мужчин, которые занимаются спортом явно больше одного раза в месяц, в отличие от моей ленивой задницы. Даже не поворачиваюсь в их сторону, иду вперед уверенной походкой от бедра, будто бы все в порядке. Однако халат сбивается спереди, выдавая спешку.
И тут мои босоножки не выдерживают: запинаюсь о какой-то камешек, и чуть не лечу вперед, мысленно прощаясь с изящной формой моего аккуратного носа. Такие дороги, мощеные огромными камнями, явно не предназначены для поспешного передвижения на тоненькой подошве и высоком каблуке модельной женской обуви.
— Что за наказание, — слышу вдруг совсем рядом. И тут же, даже не успев сгруппироваться, понять, что происходит, резко взлетаю вверх. Охаю от удивления, тормошу ногами и руками, как черепашка, которая перевернулась по ходу своего движения. Что происходит?
— Ты не в ту сторону пошла, Наташа…Михайловна, — говорит Амир, удобнее перехватывая меня своими крепкими руками на весу.
— Да что вы себе позволяете? — удивленно смотрю на него, но сделать вид потревоженной царственной особы не очень выходит — Амир легко, будто бы удерживая котенка, несет меня в обратную сторону, к домику, возле которого стоит тот самый Хан и смотрит потяжелевшим взглядом, не предвещающим ничего хорошего. — Пустите!
Его кожаная куртка распахнулась, и я оказалась прижатой к горячему телу, прикрытой только тонким трикотажем белой футболки. Он чуть подбросил меня вверх, перехватил поудобнее, и прижал меня сильнее к себе. Мое сердце тут же забилось сильнее, кровь запульсировала в висках, забУхала в ушах. Рука соскользнула, и мне пришлось обхватить его талию, что я и сделала, но тут же получила предостерегающий взгляд — Амир зыркнул вниз, на меня, так сердито, что я опешила.
В два счета мужчина донес меня до той точки, откуда я попыталась сбежать, поставил на землю, аккуратно, спокойно. Выпрямился. Он выглядел так, как будто и стоял все это время спокойно здесь, и совсем не делал никаких телодвижений, не нес на руках девушку, пытавшуюся выбраться из таких неожиданных объятий.
— Мне кажется, вы собираетесь меня удержать тут насильно, — сложив руки на груди, говорю Амиру, по-видимому, имеющему вес среди этой парочки насупленных мужчина. — Я на такое не подписывалась.
Они переглядываются, и Хан закатывает глаза.
— Случилась ошибка, и привезли тебя. Ждать долго мы не можем, пес скоро отбросит коньки, а из врачей поблизости есть только ты. Поэтому тебе придется кое-что сделать.
— Что еще? Я не ветеринар, не смогу помочь с вашей собакой.
Хан хмыкает, а Амир едва заметно меняется в лице.
— Нет, ну если совсем все плохо, могу перевязать рану, но поймите, с животными я дела никогда не имела!
Хан тут же заходится хохотом, издевательским, громким, а Амир закатывает глаза.
— Хватит болтать, — говорит он и делает шаг ко мне, я же отшатываюсь — если он снова схватит меня за локоть, у меня точно там появятся синяки, которые просто так не сойдут. — Ты, — он кивает Хану и тот сразу же перестает смеяться, случает внимательно. — Неси ее чемоданчик, он остался у ворот. А ты, — он нависает надо мной черной тучей, грозовой и очень страшной. — Иди за мной.
В этот раз хоть обошлось без прикосновений! Амир разворачивается спиной, понимая, что за ним сразу же последуют. Видимо, привык к послушанию.
Я же из вредности остаюсь стоять на месте.
— Не сделаешь то, что я прошу, будешь уволена, ясно? — негромко говорит он, сделав два шага и поняв, что я не следую за ним.
Сжимаю руки в кулаки.
— Ладно, ладно. Где там ваша собака?
Практически выхожу вперед, открываю дверь, вхожу в небольшой дом-студию. Здесь довольно светло и красиво, но кое-что выбивается из общей картины: большая груда сваленных друг на друга одеял в углу.
— Где твой питомец? — оглядываюсь я по сторонам. Из окна струится рассеянный свет, чуть приглушенный деревьями снаружи, и он ложится на небольшой диван, белую кухонную зону, бильярдный стол.
— Вон там, — Амир ловит мой взгляд и кивает в сторону. Разворачиваюсь и прижимаю руку ко рту, потому что вижу, КОГО нужно лечить.
— Да вы с ума сошли! — кажется, эту фразу я говорила Амиру уже не один раз. — Это же человек! Ему нужна помощь!
3
Плохое предчувствие тисками сдавливает горло. Если там, снаружи, мое шестое чувство только-только поднимало голову, то теперь я точно была уверенна в том, что здесь дело пахнет криминалом. Еще каким! Человек в углу мало походил на живое существо. Его поза — поза эмбриона — скрывала многое, но главное было понятно: он явно находился на грани жизни и смерти.
Одежда разорвана, и было даже не понятно, какого она цвета — толи выцвела, толи стала настолько мокрой, что понять, что на нем, не представлялось возможным. Волосы непонятного цвета растрепаны, спина явно изуродована ударами хлыста.
Во мне борются два чувства — хочется подойти и по возможности помочь ему, а с другой стороны мелькает предательская мыслишка о том, что таким образом я точно стану замешана в чем-то некрасивом, страшном, болезненном. Не придется ли потом платить за свою сердобольность слишком высокую цену? Но я тут же отбрасываю эти крамольные мыслишки прочь.
— Здесь ему находиться нельзя, — говорю быстро и отрывисто, чувствуя, что Амир стоит за спиной, выжидающе наблюдая за моим поведением. — Вы же понимаете, что он умрет?
Мужчина позади не отвечает ничего, только реагирует на приход Хана, который бросает мне в ноги мой «тревожный чемоданчик», в котором собраны лекарства первой необходимости.
— Нужна операция, нужно обследование, — подхожу ближе к Амиру, чувствуя в себе силу правды, которая произрастает из уверенности в том, что я могу помочь человеку, оказавшемуся в таких страшных и сложных условиях.
— Все сделаешь здесь, — Амир смотрит на меня пристально, не отводя взгляда и не моргая. От такого напряженного внимания по коже бегут мурашки, и я сама вдруг думаю о том, что мне повезло убедиться на операционном столе в том, что он состоит из теплой плоти и красной крови, иначе бы сейчас точно решила бы, что передо мной находится человекоподобный робот. — Все необходимое рядом.
— Ему нужно сделать томограмму, посмотреть анализы крови, сдать химию, в конце концов. Я даже не знаю, может быть, сломаны ребра, проколото легкое, все что угодно может обнаружиться, — давлю на него, но уже понимаю, что мне скажет этот мужчина, улавливаю по его твёрдому настрою, по упрямо сжатым губам, по напряженным скулам, по тому, что он даже не сменил позу, когда я подошла к нему впритык.
— Иначе не смогу ему помочь, — развожу руками, а сама снижаю голос до полушепота.
— Нужно, чтобы он очнулся и сказал кое-что, остальное не твоя забота, — поднимая брови вверх, говорит Амир и от его уверенного, нахрапистого баритона я внутренне вся сжимаюсь. Когда люди говорят таким образом, когда они так уверенны в себе, невозможно спорить, ругаться, — это будет бесполезным сотрясанием воздуха, знаю это точно. Мой отец, военный человек, всегда был таким. Ты можешь быть трижды права, предоставив сотни доказательств своего верного выбора, но все равно получишь ответ: нет. И легче сдвинуть с места Фудзияму, чем переломить его решение.
— Сказал кое-что? То есть, язык вы ему оставили, — хмуро ерничаю, давая понять, что догадалась, чьих рук это дело.