Если она всплывет, мы сразу попадем под подозрение и начнется война, которой еще не время и не место…
Я потер пальцем переносицу. Перед глазами встало разъяренное лицо докторши. Как ее? Наташа? Наташа Михайловна? Да уж, понятно, от чего ее в больнице называют таким сокращенным полным именем. Несмотря на то, что впечатление в своем белом халате, строгой прическе, производит серьезное, глаза, в которых иногда поднимается волной какая-то незащищенность, невинность, наивность, не дает обращаться к ней как в взрослой. Нет — нет, да и хочется назвать ее сокращенным детским именем, или даже придумать какое-то милое прозвище…
Как сейчас помню нашу первую встречу. Она стояла у входа в операционную, еще не зная, что в этой клинике, ее новом месте работы, не место таким девчонкам, потому что тут чаще всего обслуживают членов семьи… И никто не должен знать, откуда у людей могут возникнуть такие раны, часто вообще не совместимые с жизнью…
Тогда она показалась мне стройным видением: тонкая красивая фигурка, затянутая в белоснежный халат; изящные лодыжки на бледно-розовых шпильках с блестящими на свету ноготками на маленьких пальчиках; длинные темные волосы, убранные в высокий пышный хвост. На лице — обычная врачебная маска, но и без нее видно, что сексуальная обладательница убойной фигуры рассержена до предела: яркие карие глаза под пышными ресницами мечут молнии, горят праведным огнем. Тогда я подумал: вот если бы мы встретились при совсем других обстоятельствах, девочка моя, уже через минуту ты бы дышала так рвано и часто совсем по другому поводу, а пока…
Черт. Передернулся, прогоняя этот мираж. Мне нельзя ее жалеть, думать о ней — ведь она представляет для меня, для дяди, вообще для всей семьи огромную опасность. После того, как она выйдет за эти ворота, тщательно охраняемые как снаружи, так и изнутри, то сразу же решит поделиться своими наблюдениями с миром. Сейчас это бы оказалось особенно не вовремя.
Снова представил, как она склоняется над моей спиной, как внимательно оглядывает шов, который наложила на моей кровавой ране, которую нанес этот шелудивый пес, и в душе шевельнулось что-то давно забытое, давно упрятанное в сундуки памяти. Может быть, это милосердие?..
6
Лицо Олега больше похоже на посмертную маску, и я, сжав руки в замок, снова прикладываю их ко рту, чтобы сдержать крик. Крик ужаса, отвращения к окружающей действительности и страха за свое будущее.
Как бы я к нему ни относилась, как бы ни ненавидела, но сейчас, в эту самую минуту, мне его не просто жаль — мне хочется накрыть его своим телом, загородить от всех несчастий, влить толику собственной жизненной силы, только бы он открыл свои глаза и позвал меня по имени.
Но самое главное, самое страшное, я понимаю вдруг, что мне нельзя ни в коем случае показывать, что мы с ним знакомы. Тогда кому-то из нас двоих удастся выйти отсюда живым, если уж вдруг не получится вдвоем.
«Олег, Олег, что же это, а? Что же это?» — плачет внутри меня маленькая девочка, но профессионал снаружи, которой стала Наталья Михайловна за годы обучения, уже берет себя в руки.
Несмотря на то, что внутри все дрожит и леденеет от страха, а следом обливает невыносимо горячей волной жара, я понимаю, что медлить нельзя, иначе Хан догадается, или, еще чего доброго, вдруг решит расправиться со мной как с некомпетентным специалистом. Нельзя давать никому из них возможности избавиться от меня. Никому.
Я действую четко и даю команды Хану спокойным уверенным голосом. По нему нельзя догадаться, что внутри у меня творится кавардак.
А кавардак и правда запущенный…
Вдруг вспоминаю, как мы познакомились с Олегом — я получала в этот день диплом, и все цвета радуги переливались и искрились в моем сердце. Он просто не мог пройти мимо такой открытости миру, а я не могла не обратить внимание на юморного, смешливого парня, не жалеющего на девушку денег и времени.
Но тут же вспоминаю, как он стоял с перекошенным от злости и ярости лицом, вцепившись в мое свадебное платье. Помню, как от напора его жестких пальцев лопнула нитка жемчуга на груди, и бусины покатились по полу с характерным глухим стуком. Помню его слова, которые никогда не выветрятся из моей памяти, моего сердца. «Ты мне не интересна как женщина»…
Что ж, сегодня я, похоже, буду интересна тебе как врач…
— Все, я закончила. — Вытерев пот со лба, бросаю ножницы в железную миску, к остальным хирургическим инструментам и пуле, которая, слава богу, не задела легкое.
От усталости и нервного напряжения немного дрожат руки и очень сильно болит голова — так часто бывает, когда настигает отходняк после тяжелого дела, требующего сильнейших умственных энергозатрат. Я не снимаю маску, чтобы не было видно лица, иначе все волнение, которое никак не проходит от встречи с Олегом, будет раскрыто.
Хан, который сидит у входа на стуле, внимательно следит за моими действиями. Во время операции он выполнял все четко, все, что бы я не попросила, и мне кажется, что у него явно есть медицинское образование. Чувствуется навык, сильная рука, и он совсем не боится крови и вида внутренних органов.
— Этому человеку, — показываю я на Олега, из которого только что извлекла настоящую пулю. — Нужно в больницу. Если он не попадет туда, может быть все что угодно: потеря крови, заражение. Вы же понимаете, что в таких походных условиях, даже с наличием большого количества нужных хирургических инструментов, такие операции не производятся.
Стягиваю латексные перчатки. Они по очереди с резким хлюпом отпускают мою руку, и Хан вздрагивает, выходя из задумчивости.
— Когда он очнется?
— Не могу сказать, часов пять точно не сможет открыть глаза и сказать хоть что-то.
— Это слишком много. Целых пять часов!
Он резко встает на ноги и проходит в кухонную зону. Достает из шкафа небольшое ведро, наливает воду. Быстро несет его по направлению ко мне, к пациенту, и вода по пути его следования разбрызгивается в стороны, реагируя на интенсивность шагов.
Понимаю: еще секунда, и он выплеснет содержимое прямо на него…
— Ты что хочешь сделать? — не веря до конца в то, что происходит, спешу наперерез, решив грудью закрыть несчастного, на чью долю выпало и без того немало страданий, к которым не хочется добавлять пробуждение после операции от ледяной воды от какого-то безумца.
— Где ваше человеколюбие, здравый смысл? — вопрошаю я, скорее у неба, скрытого под темным потолком, видевшего всю несправедливость, творившуюся здесь, чем у этого огромного человека с тяжелой аурой. — Мало того, что этого мужчину пришлось оперировать черт знает как, так ты его угробить сейчас хочешь?
Я даже перешла на визг — нервы дали о себе знать: после неожиданной встречи со своим прошлым, после тяжелой операции, после боязни навредить, после сильнейшего умственного прессинга не думаю, что другой на моем месте реагировал бы иначе.
Хан только окинул меня мрачным взглядом, даже чуть брезгливо сжал губы.
— Нам нужно, чтобы он пришел в себя как можно скорее, поняла? — мрачно цедит этот страшный человек, снова делая шаг вперед. От резкого движения ведро, немного накренившись, пускает тонкую струйку прозрачно-голубой воды на пол. Ежусь от плохого предчувствия и от этой схватки взглядов. Понятно, кто должен выйти победителем: явно не я.
— Ты не сделаешь этого, — неверяще качаю головой. С ума сойти: он только что ассистировал мне, помогая спасти человеку жизнь, и уже через какое-то время готов рискнуть, подвергнуть его испытанию, только бы добиться какой-то информации? Да что с ними такое вообще?
Он же в ответ хмыкает: показывает, что ему все равно на мой псевдо-воинственный вид, на мою подбоченившуюся позу, на мой дерзкий взгляд, которым я хочу прожечь дыру в его руке, которой он держит ведро с водой.
— Посторонись, — хрипло говорит он и берет ведро за дно, поднимая его обеими руками. От ужаса выпучиваю глаза, дергаюсь вперед — прямо наперерез этому мужлану, в отчаянном порыве пытаясь закрыть собой Олега.