Охлаждающая скважина глубиной в три километра выглядела мирно.
Сначала мы объехали здание, потом вошли внутрь.
Перед нами раскинулся огромный зал со всякой мудреной всячиной для накачки лазеров, переплетением разноцветных труб, каждая толщиной с ракету, пучками тяжелых кабелей и снующей взад-вперед неодушевленной обслугой. Чтобы нас не раздавило, мы с Майком поползли по полу, словно две оранжевые мышки, направляя в разные стороны камеры, как наставляли ученые. Я попросил по переговорному устройству выключить аварийное мигание, но специалисты еще минут пять обсуждали, не опасно ли что-нибудь трогать, прежде чем выполнили мою просьбу.
Шесть лазерных фокусирующих труб по два метра в диаметре сходились в экспериментальной камере размером с автобус. Поражаюсь, как удалось изолировать эту камеру: она была набита мощными магнитными тороидами, генерирующими поля, в которых мишень, гранула сверхспрессованного металлического водорода, нагревалась при помощи импульсного усиления до десяти миллиардов градусов Цельсия. Вокруг высились рабочие помосты, сверкали раструбы фокусирующих трубок, вилась капиллярная система жидкостно-натриевой охлаждающей системы, стояли сотни различных мониторов. Мы провели диагностику систем и выяснили, что отказали считанные детекторы с внутренней стороны. Потом, подгоняемые учеными, ретиво поползли дальше, обильно потея в проклятых костюмах и стирая себе колени и локти.
Разгадку обнаружил Майк. Он попытался заползти в узкую щель под камерой — почти невозможная затея в таком скафандре. Чтобы ее осуществить, он избавился от своей камеры. Я уж думал, что он никогда не заговорит, как вдруг услышал голос:
– Вижу поврежденный кабель и дырку в каком-то ящике над ним. Сейчас, только устроюсь поудобнее… Так, в полу тоже дыра, сантиметра два в поперечнике. Засуну-ка я туда отвертку… Глубоко, дно не прощупывается… Подай-ка проволоку, Фрэнк.
Рядом лежал моток медной проволоки. Я отрезал кусок и сунул ему.
– Выбирайтесь-ка вы оттуда, ребята, — посоветовал один из ученых.
– Еще минуту, — откликнулся Майк и немузыкально замурлыкал — признак, что он крепко задумался.
Зная, что сам он ничего не станет объяснять, я спросил:
– Что там?
– Такое впечатление, будто сюда всадили снаряд, — пробурчал Майк. — Черт, какая же глубина у этого фундамента?
– Толщина цементной подушки — три метра, — ответил кто-то из ученых.
Тот, кто нам советовал уносить ноги, гнул свое:
– Лучше ничего не трогать!
– В общем, дыра сквозная, — заключил Майк. — На кончике проволоки, которую я туда засовывал, пыль.
– На связи Ридпаф, — раздался новый голос.
Этот Ридпаф, если помните, возглавлял научный коллектив. Вряд ли его и впрямь следует винить в случившемся, но вспомним: он заработал миллионы, излагая всему миру свою версию последующих событий, а потом взял и повесился…
– Давайте назад, оба, — приказал Ридпаф. — Попробуем обойтись роботами.
Когда мы двинулись обратно, мимо нас пронеслись на полной скорости пять роллигонов — здоровенных пузатых вездеходов.
– Кажется, дело плохо, — сказал я притихшему Майку.
– Наверное, утечка, — согласился он.
– Отклонение лазерного луча?
– А где следы плавления? — возразил Майк задумчиво. — И потом, такая энергия все бы там уничтожила, а мы нашли всего-навсего аккуратную дырочку. Непонятно…
После этих слов он умолк на целую неделю и открыл рот всего за час до телевизионного выступления президента, взявшегося наконец объяснить, что стряслось.
В те времена на Луне было неплохо работать. Заправляли, в основном, ученые, как в Антарктиде до прихода буровиков и шахтеров.