Майкл Муркок
Иерусалим правит
Предисловие
Я хочу извиниться перед читателями, которые не предполагали, что им придется ждать третий том мемуаров полковника Пьята около восьми лет. И надеюсь, они простят меня, когда поймут, какие трудности были связаны с подготовкой документов для публикации, расшифровкой магнитофонных записей и восстановлением хронологической последовательности событий. Вдобавок мне приходилось заниматься еще и своими делами, и только в феврале 1986 года я нашел время для поездки в Марокко, а затем в Египет и повторил таким образом часть маршрута Пьята по морю и по суше (мне повезло — я тоже обнаружил оазис Зазара, который теперь пересох), в конце концов прибыв в Марракеш. Описание невероятного двора эль-Глауи, паши Марракеша, в тексте Пьята сильно отличается от набросков Гэвина Янга из «Лордов Атласа»[1].
И вновь, в Марракеше и в маленьких поселениях Сахары, мне удалось повстречать немало людей, готовых помочь в поисках. Некоторые из них помнили полковника под именем Макса Питерса[2]. Многие пожилые люди, как я выяснил, его уважали. Старики отзывались о нем как о величайшей из звезд Голливуда. Слухи о том, что он был евреем, возмущали их. И все же в Египте о нем не знал почти никто. Мне повезло — на Майорке я побеседовал с одним отставным английским полицейским. Во времена пребывания Пьята в Египте он служил в войсках при Рассел-паше[3] (мемуары которого также подтверждают большую часть истории полковника), и его воспоминания свидетельствовали об истинности многих фактов, особенно тех, что касались работорговли и торговли наркотиками. За вычетом различных точек зрения, основные детали и имена совпадали, что подтвердило и дальнейшее расследование; из «Иджипшн Таймс» и других тогдашних газет я узнал, что эль-Хабашия был известным персонажем — он управлял каирским кварталом красных фонарей и участвовал в разных преступных делах от Тимбукту до Багдада. Сэр Рэнальф Ститон и другие англичане, упомянутые Пьятом, менее известны, хотя Ститон, несомненно, имел какое-то отношение к кинопрокату; и, конечно, все мы слышали о брате Квелча [4].
Мой отставной полицейский смутно помнил Макса Питерса. Когда я упомянул о Джейкобе Миксе, он, однако, пришел в восторг. «Парень из посольства. ЦРУ?» Он хорошо знал мистера Микса, но они познакомились не в Египте, а в Касабланке в самом начале войны и с тех пор не теряли связи. Старый друг полковника теперь вышел на пенсию и жил в Мексике. Меня удивило и взволновало это открытие: отыскался кто-то, способный, если пожелает, изложить историю Максима Артуровича Пятницкого с совершенно иной точки зрения.
Вернувшись в Англию, я немедленно обратился к мистеру Миксу; завязалась переписка. Эти письма были чрезвычайно полезны в работе над данной книгой, но только в мае 1991‑го я смог добраться до Мексики и съездить в деревню, где мистер Микс обитал «в небесном изгнании» — неподалеку от Чапалы[5], на берегу красивого, но грязного озера.
Мистер Микс сохранил облик так называемого ашанти[6], описанный Пьятом, хотя его борода и волосы стали белоснежными, и я невольно вспомнил доброго дядюшку Римуса из диснеевской «Песни Юга»[7]. Пока он не заговорил, было трудно предположить, что передо мной американский шпион. Он вел себя учтиво, в изысканно-старомодной манере южан того поколения, и его спокойная ирония также показалась мне знакомой. Несмотря на более чем почтенный возраст, мистер Микс находился в добром здравии. Конечно, он с радостью расскажет о своих встречах с полковником Пятницким, о котором, по словам Микса, у него сохранились самые теплые воспоминания.
Мистер Микс признал, что по сравнению с Пятницким даже Адольф Гитлер зачастую казался матерью Терезой; но, отметил американец, противоречивость натуры Пьята очаровывала. Впрочем, основной причиной, по которой он оставался с Полковником, выступала, по его словам, исключительно корысть. «Он был невероятно удачлив, — сказал Джейкоб Микс, смеясь. — Я цеплялся за него так, как иные люди цепляются за кроличью лапку». Микс подтвердил, что полковник действительно добился известности в качестве звезды вестернов категории Б и «промежуточных» сериалов[8] нескольких независимых производителей на Гауэр-Галч[9] (голливудское место расположения большинства таких контор); он показал мне полноцветный рекламный плакат, с яркими красным и желтым и с внушительным черным. Плакат предназначался для фильма под названием «Закон ковбоя»; на картинке был изображен сидящий на лошади и машущий рукой ковбой, нижнюю часть лица которого прикрывал платок. Главную роль в фильме играл «Ас» Питерс, снималась картина на студии под названием «Делюкс». Плакат, очевидно, относился к середине двадцатых. Сол Лессер[10] (я познакомился с ним в конце пятидесятых) упоминал о своем участии в сомнительных проектах — создании множества дешевых вестернов и приключенческих лент для кинотеатров, которым приходилось показывать разом две картины, сериалы, мультфильмы и кинохронику, чтобы оставаться на плаву. Мистер Микс также позволил мне взглянуть на сигаретную карточку, выпущенную в Англии «Уиллс и Ко», — ковбой в высокой белой стетсоновской шляпе, с темным платком на лице и с подписью: «Ас Питерс. Летающий Ковбой („Делюкс“)». По словам мистера Микса, у него были и другие сувениры, но большую часть он потерял вскоре после отставки: в его римской квартире случился пожар.
Я никогда не думал, что смогу установить связь между полковником Пьятом и одним из героев моего детства. Многие мальчики, которые росли в послевоенной Великобритании, читали о приключениях «Ковбоя в маске» в еженедельных и ежемесячных «пенни дрэдфулс»[11]. Хотя этот персонаж появился в Америке, в Великобритании он продержался дольше. Как и Бак Джонс[12], Ковбой в маске был могучим народным героем. О Джонсе в Америке позабыли сразу после его смерти в знаменитом пожаре в «Коконат-Гроув» в 1944‑м[13], но в Великобритании он выжил: посвященный ему журнал выходил приблизительно до 1960‑го. Журнал «Ковбой в маске» закрылся в 1940‑м из-за нехватки газетной бумаги. У полковника Пьята сохранилось несколько изорванных выпусков двадцатых и тридцатых; эти журналы редко встречаются даже в специализированных каталогах. Моя же собственная коллекция досталась мне по наследству от дяди, великого энтузиаста вестернов.
В разговоре с Джейкобом Миксом я упомянул, что полковник Пьят очень высоко его ценил — на свой лад, конечно. В ответ старый разведчик расхохотался от души. Он отметил, что запомнил похвалы Макса. Мистер Микс оказал мне всю возможную помощь, и его подробные замечания были очень важны для понимания некоторых фрагментов рукописи Пьята. К сожалению, мистер Микс умер вскоре после того, как мы насладились его обществом и гостеприимством; теперь он похоронен на протестантском кладбище близ Чапалы.
Не имея никакого опыта по части формальных религиозных вопросов, я нередко находил воззрения полковника нелепыми и примитивными. Он утверждал, что всякая социальная стабильность основана на наших усилиях, цель которых — как можно лучше использовать Божьи дары. Мы должны поддерживать и укреплять эту стабильность. Аргументы Пьята, что энтропия — естественное состояние мироздания и что физическая вселенная, находящаяся в бесконечном движении, не является благоприятной средой для развития разумной жизни, представляются мне в каком-то смысле средневековыми, хотя и выражены в терминах современной науки. «Постоянное изменение — главное правило вселенной, — заявлял он. — Чтобы снизить уровень энтропии, мы должны приложить огромные усилия, используя опыт, разум и мораль для создания хоть какой-то справедливости и гармонии из материала Хаоса». Его летающие города должны были стать островами порядка в мире всеобщего безумия. Он ценил идеалы и учреждения демократии, по его словам, «воплощенные в довоенных Соединенных Штатах». Единственное движение, на которое он до самой смерти жертвовал деньги, — это «Гринпис». «Я разделял любовь к природе со всеми подлинными нацистскими лидерами, — говорил мне Пьят. — Мы были великими защитниками природных ресурсов задолго до того, как это стало модным». Он утверждал, что играл важную роль в немецком проекте переработки и вторичного использования материалов, но, когда я попытался выяснить детали, Пьят стал удивительно неразговорчив, а потом резко сменил тему, спросив, знаю ли я немецкое стихотворение из «Можжевелового дерева» братьев Гримм[14].