Объяснять что-либо соратникам времени не было — Кирилл метался между нарт, рубил тесаком крепёжные ремни, вспарывал шкуры. Потом просто стал щупать груз сквозь «упаковку».
— Вот эту и эту! — наконец решил он. — Тгаяк, веди оленя, а мы нарту толкать будем — на свободное место надо!
Одну за другой груженные бочонками нарты выпихнули из общего круга, поставили в «колею», привязали запряжённых оленей к задкам собственных саней.
— Езжайте! — приказал Кирилл. — Я догоню!
Чаяк удивлённо вскинул бровь и посмотрел на Кирилла, а потом на берег: похоже, пока они тут трудились, ход битвы изменился. Строй русских и мавчувенов смешался, превратившись в толпу, которая медленно двигалась обратно к берегу. Таучины наседали, не экономя стрел и не жалея глоток — вероятно полагали, что своим геройством заставили противника отступать. Казаки-охранники переходили полосу прибрежной воды и находились сейчас в самом глубоком месте — по пояс.
— Скажи, друг, поче... — начал было таучин, но Кирилл не дал ему развить мысль:
— Отставить разговоры! — выдал он по-русски и добавил по-таучински: — ТАКОВА МОЯ ВОЛЯ!
Ритуальная формула «добровольной смерти» опять сработала — таучин не должен мешать самоубийце, его долг — помочь, оказать всяческое содействие. Чаяк и оказал — горестно вздохнул и занял место на своей нарте:
— При первой возможности уйдём на берег — смотри наш след, если решишь остаться в «нижней» тундре.
— Лучше не оставляйте следов! Если я останусь в этом мире, мы всё равно встретимся — не хочу расставаться с таким хорошим другом.
— Давай вместе, Кирь!
— Езжай!
— Эх...
Когда упряжки тронулись, Кирилл на секунду взгрустнул: опять он играет роль камикадзе, опять расстаётся со «своими» — что ж за судьба у него такая?! Впрочем, жалеть себя было некогда: в не очень дальней дали командиры пытались вернуть подчинённых в боевые порядки. Казаки-охранники уже выбрались на мелкую воду и, разбрызгивая её, бежали к покинутому объекту. «Не иначе прощение выслужить хотят, — мысленно усмехнулся Кирилл. — Только поздно пить боржоми, когда почки отвалились! Быть вам, ребята, под батогами — и это в лучшем случае!» На этом наблюдения и размышления кончились, и бывший аспирант начал действовать — уверенно и безошибочно, словно им двигала сама судьба или Бог.
Пленного он подвёл к своей нарте и врезал ему в солнечное сплетение. Казак завалился на грузовую площадку, и Кирилл притянул его ноги ремнём к заднему копылу, а руки — к среднему. Остался ещё приличный конец верёвки, и учёный прихватил заодно и шею — прямо к планкам настила. Вязка выглядела не очень надёжно, но возиться с ней было решительно некогда. И, самое главное, не было уверенности, что всё это нужно: Кирилл знал, что должен сделать, но не представлял, как при этом сумеет остаться в живых.
Его идея была простой: «Без порохового запаса русские никуда не пойдут. Без жратвы, без оленей, без союзников обойдутся, а без свинца и пороха — нет!» Вооружившись тесаком, учёный кинулся вглубь нартовой «парковки». Пробегая мимо крайних саней, он мельком отметил, что казачье ружьё (странное какое-то!) так и лежит на месте: «Жаль, что оно разряжено!»
Кирилл вспорол кожаную покрышку и, ухватившись за крайний продольный брусок нарты, вывалил груз на снег — десяток небольших деревянных бочонков с железными обручами. С той стороны, где, вероятно, была крышка, на каждом болталась на верёвочках какая-то бляха, похожая на сургучную печать. Рассматривать её учёный не стал, поскольку озаботился другой проблемой: как вскрыть? «Вообще-то, понятно: нужно удалить верхний обруч. Тогда клёпки, наверное, немного разойдутся, и крышка получит некоторую свободу. Её нужно... Ч-чёрт, времени-то нет ни на что — какое там сбивание и ковыряние?!» В отчаянии Кирилл поднял над головой бочонок и с силой шваркнул им по другому — валяющемуся на снегу. Они отскочили друг от друга, как бильярдные шарики, поскольку сработаны были добротно — с немалым, надо полагать, запасом прочности. Кирилл немедленно повторил попытку, стараясь попасть по центру — результат оказался таким же, но красивее. Из далёкой глубины сознания наружу полезла подленькая мысль, что ничего он тут сделать не сможет, что подвиг отменяется, что надо сматываться «пока не началось».
Учёный прикинул, далеко ли казаки, и понял, что, пожалуй, спокойно успеет уехать — даже пулей, наверное, его не достанут. «Значит, не судьба! — принял решение Кирилл и пнул валяющийся рядом бочонок. — Ой, бли-ин!!» Посудина оказалась тяжеленной — от удара мягким меховым сапогом она даже не шевельнулась. «Свинец! — догадался Кирилл, прыгая на одной ноге и корчась от боли. — А ну-ка...»
«Взять» такой вес оказалось не просто — не столько из-за тяжести, сколько из-за неудобства захвата. Кирилл целился тщательно и не промахнулся: клёпки порохового бочонка послушно хрустнули от удара. Вторая и третья попытки оказались менее удачными — более лёгкие пороховые бочонки крутились, отлетали в стороны и ломаться не желали. Кирилл понял бесплодность «тяжёлой атлетики» и решил испробовать последнее — почти безнадёжное — средство. Он вытащил тесак и принялся рубить бочонок прямо сбоку — поперёк клёпок. Как это ни странно, но с четвёртого-пятого удара образовалась дырка — насильственно согнутые обручами деревяшки радостно разогнулись, образовав щель, из которой посыпалась разнозернистая труха, мало похожая на современный охотничий порох. Кирилл расширил дыру, схватил бочонок в руки и принялся трясти, высыпая содержимое на снег. И вдруг замер: в мозгах его прямо-таки взорвался целый сноп мыслей — этаких прозрений.
«Хотел просто вывалить весь порох на снег — он намокнет, собрать его не смогут. Однако сделать этого не успею, потому что сейчас придётся драться со служилыми. Вокруг стоят нарты, упакованные точно так же. Мы их не проверяли, но очень может быть, что там тоже свинец и порох — тогда вообще всё бесполезно. Ни зажигалки, ни спичек, а то бы... А то бы... Кирюха, да ведь там ружьё валяется! — новоявленный диверсант чуть не подпрыгнул на месте. — С замком!! Кремневым!!! Порох на полку, курок на себя, потом потянуть крючок снизу... И будет искра — хор-рошая искра!»
Кирилл мысленно проделал все операции, прикинул расход времени и понял, что успеет: «Надо вскрыть тесаком ещё пару бочонков, затолкать под груженную этим же „зельем” нарту, насыпать сверху кучу пороха побольше, сунуть в неё фузею и щёлкать замком, пока не загорится. А если загорится, то и рванёт, потому что дырки в бочонках довольно маленькие, а стенки крепкие — сработают как бомбы.
А КАК ЖЕ Я? Я?!. ПЛЕВАТЬ! НАВЕРНОЕ, ЭТО НЕ БОЛЬНО!»
Кирилл кинулся к нарте, послужившей недавно бруствером единственному защитнику обоза. По пути он успел пробросать в уме варианты собственного спасения — чтоб, значит, и волки были сыты, и овцы целы: «Насыпать от основного заряда пороховую дорожку и поджечь её на дальнем конце.
Так, помнится, в старом фильме вождь семинолов взорвал корабль проклятых бледнолицых. Правда, до взрыва он успел нырнуть в воду. Всё хорошо и красиво, но там была сухая палуба, а здесь — мокрый снег. Глупости это — пора, похоже, умирать по-настоящему! Или... Или не пора?!»
Он стоял и держал в руках чужое оружие. Это была не фузея с кремнёвым замком, а... пищаль.
Фитильная.
И фитиль собирался потухнуть, поскольку почти догорел до зажима.
Кирилл отвернул винт, освободил верёвочку — с той стороны зажима оставалось ещё сантиметров 15 — и подул на огонёк. Тот послушно расширился и отъел ещё пару миллиметров фитиля. «Хорошо горит, однако! Кажется, эти фитили стрельцы чем-то пропитывали — селитрой, что ли? Ну, не важно... Где там наши друзья?»
А друзья — те, которые настоящие, — были уже далеко. Их упряжки вот-вот должны были скрыться за выступом заснеженного берега. Зато друзья «в кавычках» оказались почти рядом — меньше сотни метров, наверное. И один из них, похоже, собирался стрелять в него из ружья.
— Врёшь — не возьмёшь! — погрозил ему кулаком Кирилл и, пригибаясь, кинулся обратно.