Середнев Александр Авраамович
Два харалужных клинка
Два харалужных клинка
( Юность Путивоя )
"История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего".
"...но имя Русское имеет для нас особенную прелесть: сердце мое еще сильнее бьется за Пожарского, нежели за Фемистокла или Сципиона. Всемирная История великими воспоминаниями украшает мир для ума, а Российская украшает отечество, где живем и чувствуем. Сколь привлекательны берега Волхова, Днепра, Дона, когда знаем, что в глубокой древности на них происходило! Не только Новгород, Киев, Владимир, но и хижины Ельца, Козельска, Галича делаются любопытными памятниками и немые предметы - красноречивыми. Тени минувших столетий везде рисуют картины перед нами".
Н.М.Карамзин, История государства Российского.
.
Часть первая
Глава 1
Дёргающиеся судорожные сокращения в нижней части живота уже закончились, тело облегчённо стало расслабляться, когда я окончательно проснулся и открыл глаза. В голове вертелись обрывки сновидения, в котором сначала мы катались с дочкой старосты Светаной на высоких качелях, ветер трепал подол её вышитой рубахи, оголяя крепкие, сильные ноги чуть ли не до бёдер. Затем я нес селянку на руках по лесной тропинке, пальцы правой руки касались высокой тугой груди, но на сгибе плеча почему-то покоилось не её пухлощёкая голова с толстой соломенной косой, а бледное девичье лицо, обрамлённое русыми локонами с вплетёнными разноцветными лентами. При этом, где то подспудно крепла уверенность, что стоит лишь незнакомке открыть глаза, то я сразу же её признаю.
За узеньким слюдяным окошком только-только начинала разгораться бледная заря, слабо высвечивая бревенчатые стены горенки. Мне хотелось вспомнить весь сон целиком, но чем сильнее я напрягал свою память, тем быстрее тускнели его красочные подробности, пока не осталось лишь туманное девичье лицо на моём плече.
Повернувшись, я коснулся мокрого пятна на постели и брезгливо отдёрнул руку. Придётся идти в баню и застирывать, там наверняка ещё вода не успела остыть. Вечером мы с Добрыней напарились до звона в ушах, а потом за праздничным столом, кроме разносолов, умяли большую стопку горячих блинов и выпили целую ендову хмельного кваса.
Обычно учитель не позволяет себе и уж тем более мне таких вольностей, но сейчас праздник, всю первую неделю комоедицы1 целые компании ряженых людей гуляют по соседским дворам. Мы с Добрыней живём на краю селения, с ближайшими соседями общаемся мало, и гости к нам заглядывают редко. Вот и вчера пришлось трапезничать вдвоём.
Комоедица - один из самых любимых мною праздников, после которого наконец-то наступает настоящая весна. День становится длиннее ночи, пробуждается природа, и солнце-дитя Хорс, обернувшись юношей Ярилой2солнцем, начинает яриться, жарить. Вовсю текут ручьи, всюду звенит веселая капель, земля-матушка быстро освобождается от снежных сугробов, а реки и озёра от ледяных оков.
Сегодня на горе возле пруда состоится сжигание чучела Марены3 (Зимы) и праздничные гуляния, а уж потом, после "пробуждения медведя", наступит время молодецких забав и весёлых игрищ для всех жителей и гостей селения.
Натянув порты и сунув босые ноги в чуни4, я надел поверх сорочки тёплую зимнюю рубаху из цатры5, затем тихо, чтобы не разбудить спящего в избе на полатях Добрыню, спустился в сени и вышел во двор.
Немногим больше пяти лет назад волхв Честимир привёз меня в это селение и уговорил старого кузнеца взять к себе учеником.
Мастер, несмотря на белую голову и бороду, выглядел крепким и кряжистым стариком, по его уверенным движениям было заметно, что руки сохранили былую силу и сноровку. За год до моего приезда он схоронил жену и теперь жил бобылём в пустом старом подворье. Дочери давно вышли замуж и разъехались по разным селениям, два старших сына, тоже кузнецы, погибли пятнадцать лет назад во время хазарского набега, а младший, Местята, вопреки желанию отца стал гончаром и теперь жил в Киеве, на Подоле. Суровый старик не простил ему измены любимому ремеслу и прервал с ним всякую связь, хотя с заметным интересом выслушивал новости об упрямом сыне от редких гостей.
Раздав скотину и другую домашнюю живность, кроме пса Трезорки, соседям, Добрыня целыми днями ковырялся у себя в кузнице, не пуская туда посторонних. В селении жили ещё два кузнеца, и всех просителей с простыми и повседневными мелочами мастер отсылал к ним. Сам же он принимал лишь сложные заказы, когда работа казалась ему интересной. Ухаживать за домом и огородом старику помогала дальняя родственница бабка Лагута и её дочь, тётка Зарина.
В первый год ученичества Добрыня замучил меня своим ворчаньем и придирками. Основным моим занятием была работа по хозяйству, качание мехов и поддержание чистоты и порядка в кузнице, которая, при наличии большого горна, оказалась на удивление просторной, в её дальнем углу даже возвышался грубо вытесанный из дерева лик бога Сварога. Каждый инструмент и все заготовки должны были лежать строго в отведённом для них месте, уголь и песок в своих ящиках, бочка и большое корыто наполнены водой.
Следует признать, что учитель не сильно загружал меня работой, бывало, даже силком выгонял из кузницы, отправляя гулять или играть с другими мальчишками, сам же при этом закрывался изнутри и гремел железом в одиночестве.
Доверие старого кузнеца завоевать было очень нелегко, но я безропотно сносил все его нападки. Постепенно, убедившись в серьёзности моих намерений, старик перестал придираться по мелочам и начал дотошно и въедливо обучать основам мастерства.
Всю свою жизнь Добрыня возился с железом, обычно молчаливый и замкнутый, в кузнице он резко преображался и относился к своим заготовкам, как к живым существам, и даже разговаривал с ними во время работы. Он сильно переживал за каждую испорченную мною вещь и потом долго донимал своим ворчанием, а чаще просто выгонял из мастерской на улицу. Маясь от безделья, я терпеливо дожидался, пока старик отойдёт и снова пустит меня в своё святилище.
В отличие от некоторых других, знакомых мне кузнецов, учитель рук не распускал, только один раз я получил от него небольшую трёпку, да и то за излишнее любопытство. Слева от входа стоял большой ларь, постоянно закрытый на висячий замок, его содержимое долго занимало мои мысли. Однажды замка не оказалось на месте, и я решил поднять загадочную крышку, за что тут же поймал от Добрыни пару увесистых затрещин. Разгневанный старик строго-настрого запретил мне заглядывать внутрь, при этом было заметно, что он досадует на свою несдержанность. Пришлось оставить ларь в покое, а тайна до сих пор осталась неразгаданной.
Незаметно мы притёрлись и привыкли друг к другу, старик перестал хмурить брови и ворчать за работой, всё чаще за усами и густой бородой проскакивала лёгкая одобрительная улыбка. Я тоже научился понимать его указания с полуслова и зачастую действовал вполне самостоятельно, не дожидаясь команды. Великое таинство превращения куска сырого железа в полезные и необходимые вещи полностью захватило меня. Я увлечённо впитывал знания и пояснения, которыми щедро делился учитель, а тот с радостью подогревал мой интерес всё более сложными заданиями. Теперь, после пяти лет ученичества, от былых разногласий не осталось и следа, Добрыня относился ко мне, как к сыну, а я любил и почитал его, как мудрого и заботливого отца.