– Выходит, всё, что писала про Тито наша печать – о том, что он, в отличие от Сталина и Чаушеску, не замарал себя массовыми убийствами – сущая чепуха?
– Не всему и не всегда нужно верить. Да и потом, история пока не знает правителя, который властвовал бы сорок лет, не пролив ни капли крови. Человеческая природа такова, что в качестве средства управления собой воспринимает только кнут, а не пряник.
– А здесь что? Это что за бочки?
Рот ударил рукой по железным кегам высотой с человеческий рост, собранным здесь же и аккуратно поставленным в отдельной каморке, напротив бойлерной.
– Ты просил, чтобы всё было натурально – я учёл твоё пожелание. Это кровь.
– И сколько здесь?
– В этом мы нужды не испытываем. 1200 литров в четырёх бочках – по 300 литров в каждой. Если будет нужно ещё, говори, я всё сделаю. Было желание также оставить тебе здесь кое-какие органы, но я счёл, что твои люди неправильно воспримут моё рвение, – Драган улыбнулся. Рот с удивлением посмотрел на него. Несмотря на весь ужас и отторжение места, в котором они находились, Чолич сохранял завидное спокойствие и даже умудрялся шутить. «Да, – подумал режиссёр. – Для него за столько лет это и впрямь всего лишь бизнес…»
Первый день съёмок прошёл тяжело, но плодотворно. На второй и третий день Рот начал замечать, что актёры после съёмок здорово напиваются. На его вопрос, чем вызвано такое поведение, и резонное замечание о том, что так никто не доживёт до конца съёмок, актёры ответили, что пребывать в таком месте девять часов в день им морально тяжело. Режиссёр изложил Драгану содержание их беседы.
– Что ж, это логично. Когда знаешь, что несколько тысяч человек были зверски замучены здесь… Что ж, у меня есть решение…
Рот в нём не сомневался – на следующий день в проходной актёры и режиссёр с удивлением обнаружили целый симфонический оркестр. Драган оплатил работу музыкантов, которые должны были скрашивать впечатление от места исполнением творений Вивальди и Шуберта.
– Боже, Драган, – воскликнул Рот. – Это и впрямь потрясающее решение! Я вижу улыбки на лицах!
– Не благодари. Неизвестно, кому здесь тяжелее – мне или твоим актёрам. Они не знают того, что знаю я, а потому, оплачивая оркестрантов, я инвестировал скорее в восстановление собственной психики.
Послышалась команда режиссёра: «Мотор!» – и под звуки «Времён года» актёры направились в мрачные помещения человеческой бойни. Бетонные стены позволяли отражать звук даже в самых дальних уголках коридоров – и тогда Рот задумался о том, что неплохо бы перефразировать Шекспира, сказав: «Когда говорят музы, пушки молчат». А Драган Чолич подумал, что, звучи такая музыка во времена кровавой братоубийственной войны, обагрившей его землю несмываемой кровью его же народа, быть может, жертв было бы меньше.
Мюнхэ
Меня зовут Мюнхэ. Согласна, странное имя для сербки. Тогда уж надо рассказать всё до конца. Моё имя по метрике Эмма Мюнхэ Арден Лим. Это слово, «мюнхэ», в переводе с тибетского означает «вечность». Сама я этого языка не знаю, да и на Тибете никогда не была, но так случилось, что имя это досталось мне от отца. Он увлекался Востоком, и Тибетом в частности. Потому и решил наречь меня чудным для наших краёв, как и для всей Европы, словом. И именно потому, что оно было непривычно для окружающих меня людей, а иногда и вовсе резало слух, оно и стало для меня именем нарицательным. Редко и мало кто с детства звал меня Эммой, предпочитая экзотическое восточное малопонятное имя привычному, славянскому.
Хотя и с этим были определённые трудности ещё в детстве. Оно пришлось как раз на 1990-е – разгар междоусобиц, первые кровопролития, начало войны. Так случилось, что началось-то всё как раз на религиозной почве. Православные сербы, давно считавшие себя несправедливо обиженными, решили выплеснуть злость на католиков-хорватов и мусульман-боснийцев, а потому восточные имена сразу начали вызывать отторжение среди детей, которые, как всегда, являлись лакмусовой бумажкой отражения настроений своих родителей. Любое слово, хоть мало-мальски связанное с исламом, сразу наводило учителей и школьников на нехорошие мысли – вот, мол, мусульманка, кровь нашу пьёт, а её родители наверняка наших братьев-сербов убивают. Такое случалось со мной, правда, к счастью, редко. Несколько раз, ещё в начальной школе, мне что-то такое говорили… Но всего несколько раз – в основном, все, кто со мной учился, знали, что мой отец – врач из миссии «Врачи без границ», который приехал сюда ещё в конце 1980-х и с начала войны помогал раненым сербам, лечил их, всей душой страдал и болел за то, за что они сами проливали кровь.
Он не был сербом. Его звали Петер Арден Лим, он был чистокровный немец, выходец из бюргерской семьи. Отец его участвовал в Сопротивлении и умер от болезни, вызванной старой раной, незадолго до моего рождения, так что я не застала деда в живых. Мать его – типичная немецкая фрау – гостила у нас однажды, ещё до начала бомбардировок, а потом я видела её после нашего переезда, когда отца уже не было.
Петер Арден Лим приехал в Сербию как врач-международник. В конце 1980-х противоречия между бывшими союзными республиками стали обостряться. Хорватия жила ещё относительно неплохо – благодаря своему географическому положению и тому, что она была родиной Тито, у неё были обширные внешнеэкономические связи, велась международная торговля. А остальные? Остальные выживали, как могли, и потому после смерти маршала все трудности, связанные с членством в составе конфедерации, стали напоминать о себе. Не прошло это и мимо Сербии, которая резко стала испытывать нужду во всём, включая медикаменты и квалифицированный врачебный персонал. Отец был тогда молод, полон энтузиазма, и на волне бархатных революций прикатил в забытую Богом страну на окраине бывшей СФРЮ. Сразу возглавил здесь местное отделение миссии «Врачи без границ».
Стоит ли говорить, что с началом войны он стал практически незаменимым и всеми уважаемым человеком даже среди тех, кто ещё вчера его не знал?.. В их числе была и моя мать – коренная сербка, Анна Протич, которая влюбилась в неприметного сероглазого юношу, видя в его образе настоящего Спасителя, когда он вырезал пулю из ноги её отца, вступившего в перепалку с соседом-мусульманином.
Да, мать рассказывала, что религиозные противоречия всегда были сильны здесь, но пока был жив Тито, не доходило до столкновений. Стоило ему умереть – как уже слепой бы понял, что гражданская война неизбежна. Но всё это от матери я услышала, уже став взрослой. Тогда, в школьные годы, когда на моих глазах соседи убивали друг друга, я искренне не понимала сути происходящего, не знала, кто такой был Тито, но очень хотела, чтобы это поскорее закончилось. И, как мне казалось, отец был некоей фигурой, от которой зависит исход этого точечного кровопролития. Я думала так, судя по уважению, которое ему выказывали и стар, и млад.
Мы жили в Белграде, правда, не в центре, а на окраине, но всё же это была столица. Поэтому мы не видели всего того ужаса, который творился в глубинке, но отдельные отголоски, долетавшие сюда, были столь ужасающими, что понимание войны пришло ко мне с ранних лет как осознание чего-то ужасного – пожалуй, самого ужасного, что люди могут сделать друг с другом. Сейчас принято смеяться над пожилыми людьми, которые живут только страхом войны и днём и ночью молятся о том, чтобы она не повторилась. Это нелепо, наверное, но я – из их числа. Не по возрасту, а по тому, как сильно война изменила мою жизнь – жизнь совсем ещё маленькой девочки, мало чего понимавшей в жизни. Банально, но за столом я могу произнести тост «Лишь бы не было войны!», и любящие друзья поймут и поддержат меня – так сильно запали мне в душу первые дни того ужаса, который только ещё ожидал мою родину…
Да, Сербию я всегда считала своей родиной по крови, хотя мой отец был немец. Я не похожа на него ни внешне, ни ментально – он был спокойным и рассудительным, я же вспыльчивая и взрывная. Точная копия своей матери, я повторяю её не только во внешних чертах, но и в едва уловимых генетических – в образе мыслей, в оценке событий, в словах, в поступках. Конечно, мне следовало бы быть более сдержанной, но сербской крови не прикажешь остановить своё бурное течение, подобно горной реке, в моих жилах. Эта удивительная страна – со скалистыми берегами, холодными реками, редкими зелёными плато и синим-синим небом – рождает поистине удивительных людей. Их часто ругают – за их амбиции и шовинизм, за желание выпятить национальную гордость вперёд себя и привлечь к себе всеобщее внимание. Да, может быть, с этим своим менталитетом они для кого-то смешны. Но можно и найти этому оправдание. Много веков, Сербия, самодостаточная страна, способная кормить себя и жить в гармонии с природой, отведённой ей Богом, находилась под игом. Турки, австрийцы, немцы, итальянцы, хорваты – кто только не покушался на национальную независимость и гордость этой страны! И все эти века сербы сражались. Одерживали пирровы победы, лили много крови – в основном своей – а спустя время снова отдавали свой суверенитет кому-то, пришлому со стороны. Потом снова война, новый захватчик, война, захватчик и так – кажется, всю историю Сербии. Может быть, поэтому чувство национальной гордости так в нас сильно.