– Почему никто и никогда не спросил, счастлива ли я? От меня умеют только требовать. Но кто-нибудь пожалел меня? Что вам всем нужно? Я родила тебе детей, и все последние годы слышу только про театр, да про коммерцию… Деньги, деньги, деньги! Где их достать, как, наконец, разбогатеть. И заимев солидный счёт в банке, уехать заграницу. Париж – мечта всей твоей жизни. «Комеди Франсез», Пляс Пигаль, посиделки у «Максима»… А я так… необходимый придаток, чтобы не ударить в грязь лицом перед почтенной публикой. Счастлив князь Юсупов, и Голицын тоже счастлив, и ты будешь счастлив… но только не со мной.
– Я вижу, что ты не любишь меня.
– Ничего другого тебе дать не могу.
– Увы, я знаю твои мысли, и мне больно за семью.
– Ну и знай… Знай, что и сегодня мы должны были увидеться, но он не пришел. И мне тоскливо.
– Одумайся, Кира! Я всё прощу, только не надо с ним встречаться. Так не должно быть!
– А я хочу! И ничего не могу с собой поделать.
– Я понимаю. Меня так долго не было. Ты оказалась в большом, незнакомом городе совсем одна. Рядом ни друзей, ни подруг… Но почему ты не общаешься с княгиней, с моей матерью?
– Для неё я не слишком родовита. Я выскочка, парвеню, ворона в эдаких павлиньих перьях!
– Ты не права, Кира! Господь с тобой! Мама желает нам добра. Уверен, у неё и в мыслях нет желания как-нибудь оскорбить тебя, унизить.
– Ты бы видел её глаза, когда она смотрит на меня…
– Помилуй, Кира! Выдумки! Выдумки всё это! – и после паузы вопрос: – Так что же делать?
Долгое молчание. И вот, наконец, я слышу до боли мне знакомый женский голос:
– Давай уедем! Уедем навсегда. Здесь ничего уже не будет.
И снова пауза.
– Возможно, ты права… А что, если всё вернётся на круги своя? Не знаю, как ты… я ещё надеюсь.
– Ты слеп, Юрий! Слеп, как и всегда. Ты и меня не смог понять. Не понял и того, что в России происходит. Открой глаза! Прежнего уже не будет никогда!
– Но как же… Нет, я так сразу не могу… Мне нужно посоветоваться…
– С кем? Завтра всех твоих знакомых по лицею поставят к стенке или же повесят на столбах. Чего ты ждёшь? Чтобы твои холопы снова пришли поклониться князю-батюшке, мол, мы никак не можем без тебя?
Тишина. Оба молчат. А может быть целуются? Тьфу, чёрт! Опять я о своём. А тут, может быть, решается судьба.
– Что ж, пойду договариваться о паспортах.
Князь уходит, а я остаюсь в отчаяньи, в тоске по загубленной любви… Так что же делать? Да только уповать на чью-то милость.
Господи! Прости и помилуй своего раба за всё, что я тут натворил. Зачем ты так жесток? Клянусь тебе всем дорогим на свете – я достаточно наказан. Знай, что я верю в тебя! Верю всегда, даже если на время об этом забываю. Верю душой, телом, каждой клеточкой мозга. Верю и прибегаю к тебе, потому что нигде на свете нет никого, кто бы мог мне помочь. Прости меня и сделай так, чтобы Кира вновь ко мне вернулась. И чтобы я избавился от пристрастия к наркотикам. Я верю, что ты услышишь мои мольбы и вылечишь. Избавь меня, Господи, от той гнусности, в которую я сам себя низверг. Не дай мне сгинуть, избавь меня от морфия, от кокаина, избавь от слабости духа и дай надежду, что всё ещё можно изменить. Поверь, Господи, я исправлюсь!
И вот уже сумрак в комнате рассеялся, и кажется, что на душе немного полегчало…
Да, как же! Полегчает тут. А вы попробуйте жить, когда думаешь только об одном – о том, с кем и что она делает там, в своей квартире. Я тихо позвал:
– Кира!
Однако никто не входит в дверь. Никто не сядет на постель и не погладит меня ласково и нежно. Но почему?
Ну как тут не понять – они, небось, уже собирают свой багаж, а я по-прежнему валяюсь на кровати. Скорей, скорей в Москву!
V
Как ехал в поезде, что говорил, что делал, не в состоянии в точности припомнить. Всё было словно бы во сне. Нет, не во сне, а в горячечном бреду, когда перед глазами возникают сцены, одна другой ужаснее и отвратительней.
Вот вижу сплетение тел на кровати в спальне… Сдавленные крики, стоны… Князь удовлетворённо улыбается, закуривает папиросу, а Кира гладит его по животу… Смеётся…
– Ты знаешь, он такой забавный…
– Кто?
– Да тот офицерик, врач, с которым ты пересылал письмо.
– Знал бы, что он такой «ходок», пристрелил бы ещё там, в госпитале.
– Ну до чего ты у меня ревнивый! – снова рассмеялась.
– Как ты могла? С любовником на этом самом диване, на котором я читал тебе стихи.
– Какие ещё стихи? Я что-то не припомню.
– Да-с, на этом вот диване…
Сказано это почти трагическим тоном, и вдруг:
– Ну и каков же он в постели?
– Юрий, Господь с тобой! Я не могу тебе рассказывать буквально обо всём.
– Нет, расскажи! – настаивает.
– Да, в сущности, и говорить-то не о чем. Ну нежный, ласковый… Но, видимо, после перенесённой болезни… как бы тебе это объяснить…
– Я понял! – князь поперхнулся дымом и вот оглушительно хохочет…
От этого злобного хохота я снова просыпаюсь. На соседней лавке храпит пьяный штабс-капитан, командир батареи из конной артиллерии. Странный тип. И очень уж назойливый. Припоминаю, что говорил мне накануне… Ну да, все уши прожужжал.
– Открыть фронт немцам! И сейчас же! Только тогда мы будем избавлены от этой жидовской оперетки с трагическим концом, когда от воплей кастрированных теноров и оваций возбуждённой публики может рухнуть здание российской государственности…
О чём это он? Какое здание? Какие тенора? Да можно ли так напиваться?
– Что нужно немцам – сахар, сало, хлеб? Да подавитесь, только помогите. Мы все теперь на собственном опыте узнали, что значит демократия со всеми этими гороховыми шутами вроде Керенского.
Опять не понял про шутов… ещё про демократию и про «душку» Керенского… Ах, Кира! Как же ты могла?..
– Спасти Россию может исключительно монархия. Пусть кайзер наведёт у нас порядок, а дальше уж мы сами как-нибудь…
В мозгах по-прежнему сумбур, но постепенно что-то проясняется. Я пытаюсь возразить:
– Боюсь, что за безумство мартовских дней нам предстоит очень тяжёлая расплата.
– А для начала всех этих… с красными бантами… на фонари!
– Я, знаете ли, не настолько кровожаден…
Ощерился. Кровью налилось лицо, рука отчего-то тянется к нагану.
– Да вы социалист, доктор, как я погляжу! – рот брызжет слюной, меня обволакивает вонючим перегаром. – Знаю я вас, университетских, все одним миром мазаны, мать вашу так!
Вот не хватало ещё в лоб пулю получить от пьяного защитника.
– Нет уж, позвольте, штабс-капитан!
– А не позволю!
– Но я же вовсе не социалист.
– Не ври! По роже сразу видно!
– Я даже слова этого поганого не выношу.
– Так я и поверил!
– Я, как и вы, радею за монархию! – я встал, для храбрости перекрестился и запел: – Боже, царя храни!..
Дальше в сознании провал. Могу предположить: штабс-капитан пытался задушить меня в объятиях… Ясно лишь, что едва закончится одно кошмарное видение, взамен его непременно начинается другое… И так без конца, без смысла, без надежды…
Только теперь, припомнив подробности ночного спора, я осознал весь ужас происшедшего. Кира мне изменила, родину я уже почти что потерял, осталась судорожно бьющаяся жилка у виска. Стоит нажать на спусковой крючок, и вся эта не нужная мне жизнь вытечет за несколько мгновений…
Из коридора просачивается табачный смрад. Доносятся возбуждённые голоса – тоже всё о чём-то спорят. Мало им того, что было в марте! Бездари! Пропили Россию, продули, проиграли…
Вот и я тоже всё, что только можно, проиграл. И нет мне теперь ни пощады, ни прощения… Я снова проваливаюсь в полузабытьё.
Только в этой качающейся полутьме она и согласна появиться – порочная, эгоистичная женщина с невиданным, изощрённым талантом обольщения. Княгиня! Её нога в чёрном шёлковом чулке… Халат словно бы случайно распахнулся, и стало видно кружево белья… Я слышу её призывный шёпот, еле различимый среди стука колёс и воя ветра за окном…