А теперь(
Или нам с тобою не о чем вспомнить, Андрей Дмитриевич, -- представляя друга читателю?
Перебирая недавно свой преизрядно-таки запущенный архив, скопившийся за четверть века работы в "Уральском следопыте" (есть такой экзотический журнал, на периферии издается -- в Екатеринбурге, неофициальной -- покамест? -- столице Урала: полумиллионного тиража достиг, ног неясно -- надолго ли, при нынешних на горизонте изменениях, диктуемых почтовыми и иными монополиями), я неожиданно быстро наткнулся на рукопись, которую искал и в сохранность которой, откровенно говоря, не верил(
(Забавная -- хотя и посторонняя -- деталь, о которой, приметив, просто не могу умолчать в наши дни полнейшего развала отечественной почты. Штемпель на конверте заказной бандероли: "Ленинград, 25.12.63". И второй: "Свердловск, 27.12.63". Судя по регистрационной карточке, в тот же день, 27 декабря, бандероль с рукописью доставлена в редакцию: чу-у-деса!.. Привычно-то уже -- иное. В 1990 году подобную же бандероль -- из того же Питера, от писателя Александра Щербакова, тоже заказную и даже оплаченную так же, двугривенным, -- украшают штемпели: "Ленинград, 21.05.90" и "Свердловск, 14.06.90"!!! Увы, прогресс -- вполне по Блоку -- нам только снится. Поневоле -- для пересылки хотя бы этого предисловия -- начнешь изобретать альтернативные оказии()
(То был рассказ-предупреждение, выразительно названный полустрокой из стихотворного эпиграфа А.Позднеева: "Чтобы вновь не начинать с амебы(" В рассказе варьировалась тема пришельцев: они оставляли в Баальбеке послание для нас -- тех, кто придет спустя тысячелетия. Ибо были они -- землянами, вернувшимися на родину из большой звездной экспедиции и заставшими лишь пепелище на месте своей -- допотопной -- цивилизации. О что это были за камни! Таких, наверное, никогда раньше не существовало на Земле: под действием чудовищной температуры атомного взрыва они "плакали" и "кровоточили". Это сразу бросалось в глаза, стоило только посмотреть на скол какой-либо каменной глыбы. Ее черное нутро, правда, сохранялось, но часть этого темного слоя просачивалась в наружные светло-серые слои так, что на их поверхности появлялось что-то вроде лишая. Странным и больным казался такой камень, словно пораженный паршой или проказой".
Экспрессивно написанный, со впечатляющими деталями и минимальными сбоями в стилистике, рассказ был вполне "публикабелен" по тем временам, разве что в некоторой прямолинейности упрекнуть автора -- но: не задним ли числом? не с высот ли прошедших десятилетий?.. Однако портфель журнала был переполнен: шел конкурс на лучший НФ-рассказ, редакция купалась в непривычном изобилии вполне приличной фантастики( Впрочем, укажи тогда автор в сопроводительном письме свой возраст, -- думаю, мы почти неременно дали бы ему место в подборке "Слово нашим юным авторам". Но нет -- он подписался со взрослой солидностью: "Андрей Дмитриевич Балабуха", --тем самым оставив мне лишь призрачную возможность сочувственно процитировать его рассказ в итоговом обзоре(
То был первый рассказ, посланный Андреем в редакцию. А вообще-то, вспоминает он, "сколько себя помню, я всегда что-нибудь сочинял". Приведенную выше цитату из рассказа -- в отредактированном, естественно, виде -- вы можете найти в "Аппендиксе"; она -- единственный пока для меня реальный след того рассказа, хотя в нем было и иное кое-что -- не устаревшее и сегодня( Сравнение же этих первых двух рассказов с необычайной наглядностью говорит о быстроте, с которой школьник Андрей Балабуха избавлялся от упомянутой выше прямолинейности в разработке своих замыслов.
Правда, этот школьник -- едва ли не с отроческих лет! -- регулярно посещал компанию профессионалов-фантастов, собиравшихся в те годы в Ленинграде в клубе журнала "Звезда"(
(Через несколько лет, в шестьдесят девятом, состоялось наше очное знакомство.
Крепкий, широкоплечий молодой человек, без намека -- эт(уж точно! -- на нынешнее импозантное брюшко, с крупным, выразительным лицом, с интеллигентными ("парнем" не назовешь, эт(уж точно) манерами петербуржца, причем не в первом поколении.
Уверенный в себе (до самоуверенности(), весьма общительный, со всеми и везде знакомый, знающий едва ли не все обо всем, -- я многажды в дальнейшем убеждался в совершенно неистощимой и всеадресной его любознательности и абсолютной (хотя ныне он изволит в этом сомневаться -- однако ж покамест не верю я ему!) памяти.