Врачи считают, что смерть произошла от острой сердечной недостаточности.
Воцарилось напряженное молчание. Райджер попытался было поднести ко рту сигарету, но его рука остановилась на полпути и медленно опустилась.
— Вот бедняга, — произнес Тальяферро.
— Какой ужас, — хрипло прошептал Конес. — Он был…
Слова замерли у него на губах.
— Что поделать, у него было больное сердце, — стряхивая с себя оцепенение, произнес Райджер.
— Следует уточнить кое-какие детали, — спокойно возразил Мендел.
— Что вы имеете в виду? — резко спросил Райджер.
— Когда все вы видели его в последний раз? — поинтересовался Мендел.
— Вчера вечером, — ответил Тальяферро. — Мы встретились как бывшие однокашники — до этого дня мы не видели друг друга десять лет. К сожалению, не могу сказать, что это была приятная встреча. Вильерс считал, что у него имелись основания быть в обиде на нас, и он очень раскипятился.
— И в котором часу это произошло?
— Первая встреча состоялась около девяти вечера.
— Первая?
— Позже мы повидались еще раз.
— Он ушел очень возбужденным, — взволнованно объяснил Конес. — Мы не могли примириться с этим и решили попробовать объясниться с ним начистоту. Ведь когда-то мы были друзьями. Поэтому мы отправились к нему в номер…
— Вы пошли к нему все вместе? — быстро спросил Мендел.
— Да, — с удивлением ответил Конес.
— В котором часу это было?
— Что-то около одиннадцати. — Конес обвел взглядом остальных. Тальяферро кивнул.
— И как долго вы оставались у него?
— Не больше двух минут, — сказал Райджер. — Он велел нам убираться вон. Похоже, он вообразил, будто мы явились отнять у него его записи. — Он остановился, как бы ожидая, что Мендел поинтересуется, о каких записях идет речь, но тот промолчал, и Райджер продолжил: — Мне кажется, Вильерс хранил эти записи под подушкой, потому что, выгоняя нас, он как-то странно пытался прикрыть ее телом.
— Возможно, как раз в ту минуту он уже умирал, — с трудом прошептал Конес.
— Тогда еще нет, — решительно сказал Мендел. — Раз вы были у него в номере, значит, там, вероятно, остались отпечатки ваших пальцев.
— Не исключено, — согласился Тальяферро. Его почтительное отношение к Менделу постепенно сменялось нетерпением: было четыре часа утра и плевать он хотел на то, Мендел это или кто другой.
— Может, вы наконец скажете, что означает этот допрос? — спросил он.
— Так вот, господа, — произнес Мендел, — я собрал вас не только для того, чтобы сообщить о смерти Вильерса. Необходимо выяснить ряд обстоятельств. Насколько мне известно, существовал всего один экземпляр его записей. Как оказалось, этот единственный экземпляр был вложен кем-то в окуркосжигатель и от него остались лишь обгоревшие клочки. Я не читал этих записей и даже никогда их не видел, но достаточно знаком с открытием Вильерса, чтобы, если понадобится, подтвердить на суде под присягой, что найденные обрывки бумаги с сохранившимся на них текстом являются остатками того самого доклада, который он должен был сделать на съезде… Кажется, у вас, доктор Райджер, есть на этот счет какие-то сомнения. Правильно ли я вас понял?
— Я далеко не уверен, собирался ли он всерьез выступить с докладом, — кисло улыбнулся Райджер. — Если хотите знать мое мнение, сэр, Вильерс был душевнобольным, В течение десяти лет он в отчаянии бился о преграду, возникшую между ним и космосом, и в результате им овладела фантастическая идея мгновенного перенесения массы, — идея, в которой он увидел свое единственное спасение, единственную цель жизни. Ему удалось путем каких-то махинаций продемонстрировать эксперимент. Кстати, я не утверждаю, что он старался надуть вас умышленно. Он мог быть с вами искренен и в своей искренности безумен.