Дон едва заметно кивнул головой слуге, и Мигель занялся поисками свободного стола. Гонсалесы с двух сторон закрыли своими плечами господина, хмуро оглядывая переполненный зал: не надо ли кому вложить ума. А наступающую ночь продолжали стеречь веселье и танцы. Они подгоняли ее, заблудшую и одинокую, к вратам зари бичами агуардьенте и шпорами хохота. И в каждом бое сердец и гитарных струн, в каждом повороте голов и ударе каблука был свой потаенный мир: оскома страданий и неразделенный груз любовных мук, вкус голода на обветренных губах и соль жажды, горечь обид и побеги надежды, умоляющий крик и бесстыжие стоны любви…
Тереза теперь танцевала румбу, раскачивая бедрами, и грудь ее колыхалась как волны. Голос звучал свежо и стра-стно:
Хочу быть вольной чайкой в небесах,
Хочу летать в просторе над волною!
А в клетке чайка гибнет на глазах,
Пусть будет клетка даже золотою!
Грянул дружный выкрик, и сотня каблуков единым грохотом сотрясла пол.
Тереза, слегка опьяневшая и возбужденная, под треск кастаньет и маракасов проигрыша прошла туда-сюда, презрительно стряхивая оголенными плечами мужские взгляды. Сеньорита подхватила пышный подол и, сверкнув глазами, в два счета запрыгнула на стол. Кружки с бутылками полетели из-под ее туфель, а голос вновь зазвучал среди вина и дыма:
Когда алмазы звезд блестят во тьме,
Когда пришла прохлада,
Когда уснули чайки на волне,
О, как мне верить надо:
Что сердце друга в тишине ночной
В груди, как птица раненая, бьется!
Что не найдет его душа покой,
Пока дорога наша не сольется!
− Почтенные гранды! Если я вижу вас с оружием в это время и здесь… Ой, сеньоры, чтоб мне висеть на суку, не желуди вы сюда приехали собирать! − Початок с радостью заключил перчатку майора в свои ладони.− Тысячу извинений и фургон покаяния. Спустите старику Муньосу его слепые глаза и глухие уши. Сильвилла! Прошу любить и жаловать − вот они, Четыре всадника Апокалипсиса! Скорее усади благородных сеньоров и угости их лучшим, что у нас есть!
Жирная холка Сильвиллы мелькнула за пестревшим бутылками и всякой снедью прилавком. Бросая искоса настороженные взгляды на усевшихся у очага путников, она поставила перед ними единственное в доме столовое серебро.
− Божество мое,− проникновенно, так, чтоб слышали гости, обратился Антонио к жене.− Сегодня у нас празд-ник! Нашу скромную обитель облагодетельствовали такие люди!.. А посему,− Початок скорбно закатил глаза,− я приказываю тебе, жена моя, принести из погреба лучшие вина, зажарить четырех каплунов и раздобыть и подать орехового масла с хрустящей мокекой.
Антонио многозначительно посмотрел на сидящих за грубым столом гостей, почесал живот, нависавший тяжелым полушарием, и сказал:
− Не бойся, дорогая, сделай поторжественней лицо, я подсоблю тебе в этом.
Сильвилла фыркнула, привычно, как перед боем, засучивая рукава:
− Ну-ну, уж я представляю, как ты будешь корячиться из погреба с корзиной. Свое брюхо, и то не в силах носить!
− Я помогал бы тебе советом! − ничуть не смутившись, с достоинством парировал он.
− Ладно уж, сиди… и развлекай уважаемых гостей,−как от мухи, отмахнулась жена.
− Ну как она вам, сеньоры? − трактирщик кивнул в сторону уходящего «сокровища».− Правда, мила? Да и башкой варит шустро − моя выучка. Слово даю, сеньоры, ее руки не боятся делать такое, отчего любого мужика…
− Спасибо.− Мигель пожал Початку руку, и на мгновение тому показалось, что сейчас костяшки его пальцев треснут.− Ты расскажешь это нам, когда тебя спросят, амиго.
− Si…10 Si, сеньоры. Само собой… Как скажете…
Слуга дона отпустил болезненно улыбнувшегося толстяка и вместе с другими поднял кружки.
Немного обиженными и крепко налитыми вином глазами Початок оглядел гудящую таверну, очаг, где под тяжелыми вертелами и медными жбанами плясало пламя и по-трескивали дрова.
«…Бог знает, куда уже успела запропаститься чертова девка… Ох, Тереза!.. Нет чтоб помочь матери и отцу, всё только хвостом вертишь…»
Из хмельного раздумья папашу Муньоса вывел окрик Фернандо. Пузан встрепенулся: дон властно манил его пальцем.
Глава 3
− Вот что, приятель,− негромко, вполголоса начал майор, когда тот пугливо опустился рядом на широкую скамью.− Меня зовут дон Диего. Мне нужен толковый возница, карета и лошади… Ну как? Быть может, у тебя есть что-нибудь на примете?
Сердце мексиканца захолонуло от восторга. «Как?! Этот благородный сеньор назвал меня своим «приятелем»?!» −Антонио пытливо, с недоверием поглядел на андалузца. Тот смотрел на него с особым, располагающим вниманием. Подвоха толстяк не чувствовал. Замерев, он прислушивался к частым ударам сердца,− и только догадывался, вернее чувствовал, что разговор этот каким-то боком дол-жен изменить его жизнь.
«Вот черт! − стучало внутри.− Воистину он колдун − эшу. Сказал пару слов, а я уже того, как мед на солнцепеке».
− Может, и есть,− растягивая слова, ответил наконец Муньос и облизнул губы.− Этому дому,− он сделал широкий жест рукой,− двадцать лет! Но клянусь хвостом Пернатого змея11, в нем никогда не говорили о делах с таким грандом, как вы, сеньор.
− Значит, я буду первый. Хочешь пари?
− О чем вы, дон, я поверил вам с двадцать пятого слова…
− Тогда о деле: найдешь возницу-проводника?
Торговец задумчиво почесал свою плешь и ободрал заусеницу:
− Ну взять хоть Хосе Прищепку. Он ко всякой твари разумение имеет… Его даже ослы слушаются − просто лошадиный бог. Я, конечно, не знаю ваших дел и предпочитаю не знать их, сеньор, но хочу предостеречь вас… Не в лучшее время вы приехали, ой, не в лучшее… − толстяк покачал головой и зевнул.− Вот было бы лучше…
− Будет лучше, если ты ответишь на мой вопрос, плут! − усы Диего недобро дрогнули.− Я и так в своем теле таскаю немало свинца, дьявольски устал, а ты мне морочишь голову!
− Простите, сеньор. Я не хотел. У вас от меня, похоже, нос чешется?
− Ты у меня с утра, как шип в сапоге.
− Понял! − Початок проворно царапнул свой сизый баклажан.− Один лишь вопрос… А далеко ли собралась катить ваша милость?
Рукой в перчатке испанец взял торгаша за двойной подбородок.
− Смотри мне в глаза. Веди себя тихо и смирно… Малейшая блажь − и мои люди… Ты понял?
− Да, мой сеньор,− просипел Муньос, робко пытаясь высвободить подбородок из замшевых тисков.
− Вот посмотри,− де Уэльва ткнул в пожелтевшую карту.− Сюда.
Початок присвистнул, покачав головой.
− Ну и ну! Это что ж получается… в саму Калифорнию, что ли?
Дон кивнул.
Муньос поскреб смоляную щетину. В мясистом ухе у него ярко блеснул кастельяно на короткой золотой це-почке.
− А ведь, пожалуй, это дельце будет не по плечу Хосе: старый хрыч по дороге, как пить дать, протянет копыта. Вот если Ансельмо Гусак возьмется…
− Смотри, хитрюга,− майор пригвоздил взглядом толстяка.− Этот человек должен быть честный католик.
− Хм, тогда Фарсало Плюшевый из Тласкалы. В меру смелый и надежный…
− Не пьяница?.. Клянусь честью, обижен никто не будет. Обещаю платить по два пиастра12 в неделю.
Антонио от этих слов едва не поперхнулся. Нос покрылся потом волнения, щека нервно дернулась. «Два пиастра, ведь это же… Это, считай, что шестнадцать реалов… сто сорок четыре кондорина… двести сенсов!»
− Изволите шутить, ваша милость? − сказал Муньос и испугался. Четыре пары глаз дырявили его лицо.
− Запомни, мерзавец! − дон говорил спокойно, но в каждом слове ощущался гнев.− Есть две вещи, по поводу которых дворянин никогда не шутит: честь и месть. Сейчас у меня нет времени, а жаль… Я б занялся твоим воспитанием. Ну, как насчет двух пиастров в неделю?..