Изящное искусство создавать себе врагов - Джеймс Уистлер

Джеймс Уистлер

Изящное искусство создавать себе врагов

© J. MacNeill Whistler, 1890

© Некрасова Е.А., перевод, составление, вступит. статья, комм., 1970

© Толмачёв В.М., послесловие, 2016

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2016

© Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС»/IRIS Foundation, 2016

Джеймс Макнил Уистлер

Когда на судебном процессе, возбужденном Уистлером против Рёскина, его спросили, где он родился, Уистлер назвал местом своего рождения Петербург. Можно только гадать, почему он отказался в пользу далекой северной столицы от своей фактической родины – маленького городка Лоуэлла в штате Массачусетс, США, где он прожил в общей сложности не более двенадцати лет из всей своей долгой жизни. Видимо, для него было важнее свое рождение в искусстве. А оно произошло именно в Петербурге, где его отец – инженер-путеец – должен был строить первую железную дорогу в России и куда Джеймса привезли еще девятилетним ребенком в 1843 году. Именно Петербург стал его колыбелью как художника. Здесь важно не только то, что он бродил там с матерью по залам Эрмитажа, что там он взял первые уроки рисования, что в порядке исключения его мальчиком зачислили в «головной» класс Петербургской Академии художеств, где он был самым младшим учеником. Нет, видимо, даже просто строгая красота города, «прозрачный сумрак, блеск безлунный» его белых ночей и пышность празднеств с фейерверками на замерзшей Неве, тонкая прелесть апартаментов Камерона в Царском, о которых пишет в своих петербургских дневниках его мать, навсегда остались где-то в подсознании впечатлительного мальчика. Климат Петербурга был ему не слишком полезен – он много и часто болел ревматизмом, – но зато во время болезни ему для развлечения давали разглядывать том с гравюрами Хогарта. Детских книг в те времена было мало. Но он еще тогда же заметил, что вряд ли ему разрешили бы смотреть эти гравюры, не будь он болен. Не от Хогарта ли отчасти желчная злость и язвительный юмор Уистлера? От блужданий по Эрмитажу Уистлер сохранил на всю жизнь любовь к малым голландцам и французам XVIII века.

В Академии художеств он учился у малоизвестных преподавателей И.И. Вистелиуса и И.А. Воинова, немного позднее, в 1848 году, получивших звание академиков. Важнее другое – маленький Уистлер зимой 1844–1845 годов брал частные уроки рисования у русского офицера, который одновременно сам учился в той же самой Академии в старшем классе. Очень соблазнительно предположить, что это мог быть Федотов. Джимми благоговел перед своим учителем и старался показать ему свое сокровище – подлинные гравюры Хогарта.

Годы в России пролетели быстро. Николай I ценил отца будущего художника за то, что тот происходил из военной семьи, – окончил военно-инженерную академию в Вест-Пойнте в США, и стал одним из первых и способных строителей железных дорог, только еще входивших в моду. Он ухитрился действительно построить железнодорожную линию Петербург – Москва согласно той знаменитой прямой черте, что провел линейкой по карте царь. Трудности, расходы не имели значения. Но чего это стоило Джорджу Уистлеру? Он не имел коммерческой жилки, его больше интересовало преодоление технических препятствий. Семья жила в столице – на Галерной, почти против Академии художеств, а отец все время проводил на линии, с несчастными русскими рабочими, умиравшими от холода, недоедания и тухлой воды, среди бесконечных болот. Отец Уистлера заболел вместе с ними холерой и так и не смог от нее совсем оправиться. Он умер 9 апреля 1849 года, когда Джимми было всего четырнадцать лет. В отличие от многих соотечественников отец художника никогда не был расчетлив и ничего не скопил. Вдова отказалась от царского предложения поместить сыновей на казенный счет в кадетский корпус и вернулась домой в США, в скромный провинциальный домик в Стонингтоне. В этом сказалось стремление к независимости и свободе, прочно укоренившееся в традициях демократически настроенной интеллигенции Новой Англии. Своего любимца Джимми мать постаралась пристроить в ту же самую военно-инженерную академию в Вест-Пойнте, где когда-то учился его отец. Но ничего хорошего из этого не вышло. Живой и своевольный нрав Джимми никак не мог подчиниться военной дисциплине. Он любил только уроки рисования. Правда, этот предмет был поставлен в Академии серьезно, почти профессионально. Уистлер шел по нему первым. Вдвоем со своим учителем рисования по имени Олден Уэйр он писал акварелью виды Академии, а для собственного удовольствия делал наброски любимых персонажей романов Диккенса, Дюма или Гюго – немного в духе современных им иллюстраций Гренвиля или Гаварни. Тем более что в Академии все французское было в моде. Но с точными науками дело не ладилось. Он был вторым с конца. «Если б кремний был газ, я был бы теперь уже генерал-майором», – любил позднее шутить Уистлер. Он с треском провалился на экзамене по химии и был уволен. Ему было к этому времени восемнадцать лет.

Надо было как-то начать зарабатывать. Он поступил в Геодезическое управление в Вашингтоне, где принимал участие в составлении топографических карт и их гравировании. За два месяца он научился там основам офортного травления, но на полях досок, где травились карты, у него появились фигурки и пейзажи вполне постороннего характера. Снова пришлось уйти.

На этот раз Уистлер был тверд: он категорически отказался поступать на промышленное паровозостроительное предприятие, где работал клерком его брат, и заявил, что поедет учиться в Париж. Для высокоинтеллектуальной среды американской передовой интеллигенции 1850-х годов XIX века – эпохи, пожалуй, наибольшего ее расцвета – характерно, что это не показалось блажью его родным.

Семья наскребла денег и отправила его туда, положив ему скромную, но верную помощь в 350 долларов в год. Уистлер был счастлив. Его идеалом была тогда «Богема» Мюрже, томик которой он постоянно таскал в кармане.

Неунывающий, веселый, беспечный, полный неистощимых выдумок и проделок, молодой демократически настроенный американец Уистлер очень мало походил на респектабельных юных членов небольшой английской колонии художников, учившихся тогда в Париже. В их лице Уистлер здесь сразу же столкнулся с квинтэссенцией викторианской Англии. Положительные и добропорядочные, плоть от плоти английской буржуазии, будущий академик Пойнтер, будущий музейный деятель Армстронг, Принсеп, рисовальщик Дюморье презрительно сторонились «безрубашечников» – талантливой, но нищей французской братии.

Напротив, Уистлер с наслаждением сразу с головой окунулся в парижскую художественную жизнь. Он не пошел в чопорную Академию, а поступил в студию Глейра, гораздо более свободную, где учились позднее Ренуар и Моне. В сущности, пожалуй, все, что Уистлер запомнил от Глейра, это то, что в основе любых тональных решений должен лежать черный цвет. Существеннее, что мастерская Глейра была средоточием вольномыслия и бунтарства. Естественно, что Уистлер наслаждался этой атмосферой. Но учился он больше в залах Лувра и у самой жизни.

Дюморье – самый способный из остальных англичан[1], ставший потом присяжным карикатуристом консервативного Punch, – позднее оставил нам в известном романе «Трильби» красочное, злое и чуть завистливое описание похождений непутевого товарища своей юности. Правда, наиболее клеветнические и оскорбительные выпады против Уистлера ему пришлось убрать по требованию последнего – они сохранились лишь в первом журнальном издании.

А было что вспомнить: от веселых пирушек с участием любимой натурщицы «Тигрицы» Фюметты, декламировавшей Мюссе, но в припадке ревности изорвавшей все рисунки Уистлера, до голодных и холодных дней в пустой мансарде, когда ломбард отказывался принять в заклад старый тюфяк – последнюю надежду на добывание денег. Легенды о приключениях Уистлера долго ходили среди населения Монмартра. Общительный и живой, он учился на улицах и бульварах, блуждая по Лувру или рисуя уродливую старуху-цветочницу, к негодованию своих соплеменников. Он общался больше с талантливой французской молодежью, инстинктивно чувствуя, за кем будущее. В Лувре он познакомился и подружился с двумя бедняками-художниками – Фантен-Латуром и Легро, учениками знаменитого тогда педагога Лекока де Буабодрана. У Лекока же учились Дега, Мане и Моне. Через них он и мог усвоить своеобразную систему Лекока, основанную на точном запоминании целого и отбрасывании деталей. Лекок требовал точного рисунка и изображения – по памяти. Это очень пригодилось позднее Уистлеру при писании «ноктюрнов». От Легро он узнал и о замечательном поэте и критике Бодлере, а о Верлене и, позднее, о Рембо – от их приятеля Фантен-Латура. Именно Бодлер, всегда необычайно чуткий к молодым талантам, первый отметил своеобразие искусства Уистлера. Как мы увидим, тесная связь Уистлера с французской поэзией продолжалась всю жизнь. Еще важнее было знакомство с Курбе, перед которым благоговел тогда Фантен. Для раннего периода Уистлера характерно некоторое влияние Курбе. Последние месяцы, проведенные Уистлером в Париже, он занимался у Бонвена – не слишком крупного художника, но милого человека. Неофициальным руководителем в его мастерской был Курбе, он постоянно заходил туда, критиковал. По существу, основное учение Уистлера происходило именно здесь. Правда, он так и не выучился хорошо рисовать конечности – бился над этим всю жизнь. Даже писал позднее Фантену, что жалеет, что не учился у Энгра. Но все-таки Уистлер попал в Париж в самое решающее время становления новой европейской реалистической живописи. Писать надо было просто окружающую жизнь, что он и делал. Из ранних вещей Уистлера влияние метода Курбе – «великого человека», по выражению Уистлера, – яснее всего сказывается в пастозно написанном остром портрете желчной старухи Жерар. Она же в рост – в раннем офорте, которым стал увлекаться Уистлер.