Фонтан раскрыл свой холодный зонтик над зелеными медными дельфинами, и солнце сверкало в нем, а ветер о чем-то говорил его струями.
Птицы на асфальте расклевывали конфету, прилипшую к красной обертке.
Воздушные змеи покачивали хвостами, ныряли вниз, затем взмывали снова, когда дети дергали за невидимые бечевки. Телефонные провода перепутались с деревянными строениями и клочьями бумаги, как сломанные скрипичные ключи.
Он ненавидел и телефонные провода, и воздушных змеев, и детей, и птиц.
Но искреннее всего он ненавидел себя.
Способен ли человек отменить то, что уже произошло? Не мог же он это сделать? Нет под луной таких чудес. Он мог страдать, вспоминать, раскаиваться, проклинать или забывать. Больше — ничего. В этом смысле прошлое неизменно.
Мимо прошла женщина. Он не успел увидеть ее лица, но светлая волна волос на плечах и стройность ее уверенных, легких ног, ритмичное цоканье каблучков перехватили ему дыхание и заманили его взгляд в колдовскую сеть ее шагов, ее грации и чего-то еще, неуловимо созвучного с его последними мыслями.
Он успел привстать в тот момент, когда жесткий разряд ударил ему в глаза и фонтан стал вулканом, выплескивающим радуги.
Мир застыл и потускнел, словно отгороженный от него толстым стеклом.
…Женщина прошла назад, и он слишком быстро опустил взгляд, не сумев увидеть ее лица. Ад начался снова, понял он, когда летящие хвостами вперед птицы промелькнули перед ним.
Он отдался этому. Пусть это держит его, пока он не сломается, пока полностью не иссякнет, пока не останется в нем ничего…
Он ждал, там, на скамье, следя, как фонтан всасывает в себя свои струи, выгибая их в широкую дугу над неподвижными дельфинами, как кораблики бегут назад через пруд, а забор очищается от заблудившихся клочков бумаги, и как птицы, пощелкивая клювами, восстанавливают конфету, прилипшую к красной обертке.
Лишь мысли его не нарушались, а тело было приковано к обратному потоку времени.
Он поднялся и пятясь вышел из парка.
На улице мимо него задом прошел мальчик, всвистывая в себя обрывки шлягера.
Он поднялся в свою квартиру, причем похмелье его усилилось, вылил из себя кофе, выглотнул две таблетки аспирина и в отвратительном состоянии лег в постель.
— Ладно, будь что будет, — решил он.
Слабо запомнившийся ночной кошмар пробежал в обратном направлении через его сонное сознание, принося всему этому незаслуженно счастливый конец.
Когда он проснулся, было темно.
Он был очень пьян.
Пятясь, он прошел к бару и начал выглатывать коктейль в тот самый стакан, из которого пил ночью раньте, и выливать выпитое из стакана обратно в бутылки. Разделить джин и вермут вообще не составило труда: они просто прыгали в воздух, когда он держал над баром открытые бутылки.
И пока это продолжалось, опьянение его становилось все слабее и слабее.
Наконец он остановился перец первым мартини, и в этот момент на часах было 10:07 вечера. Находясь внутри одной галлюцинации, он спрашивал себя о другой. Пойдет ли сейчас время петля к петле, устремляясь вперед, а затем опять назад — по пути его предыдущего припадка?
Нет.
Все шло так, как будто того варианта просто не было.
Он продолжал возвращаться вдоль своего вечера.
Он поднял телефонную трубку, сказал «до свидания», затем заявил Мюррею, что завтра снова не придет на работу, послушал немного, опустил трубку на рычаг и некоторое время смотрел на телефон, пока тот звонил.
Солнце взошло на западе и люди ехали назад на работу.
Он прочитал прогноз погоды и страницу новостей, сложил вечернюю газету и вынес ее в прихожую.
Припадок был длиннее всех предыдущих, но это его не слишком тревожило. Он обосновался в своей галлюцинации и следил, как день переходит в утро.