Всю жизнь вокруг него возникали заговоры и хитросплетения, но о существовании большинства из них он лишь догадывался, замечая быстро исчезающие тени, которые эти интриги бросали на его путь. В конце концов у Оуэна создалось впечатление, что все его замыслы, смелые кампании и сверхъестественная сила, которую он унаследовал от Безумного Лабиринта, вели к одной цели - борьбе против Железного Престола. Этому противостоянию он предавался с невероятным упорством, оставаясь неуязвимым в любых схватках даже тогда, когда любой другой спасовал бы перед их натиском.
В результате его объявили героем и спасителем рода человеческого. Наверное, никто не был удивлен этому больше, чем он сам.
Оуэн был готов к поражению. Готов к смерти, причем к самой мучительной. Но он остался жив, победил Империю, господство которой длилось более тысячи лет, свергнул престол и стал свидетелем краха практически всех политических и социальных структур, в которые некогда верил. Здесь-то и начались серьезные проблемы.
Тело Императрицы Лайонстон еще не успело остыть, как на добычу со всех сторон налетели стервятники. Не отгремели последние битвы - а различные группировки повстанцев уже начали яростно спорить о том, какая именно система должна встать на место старой. Даже те немногие, кто дожил до победного конца, не могли прийти к соглашению.
Оуэн полагал: все, что в старой Империи было разумного, должно остаться незыблемым; разумеется, при этом необходимо провести политические реформы и восстановить попранную справедливость. Хэйзел, напротив, хотела смести старую систему до основания и подвергнуть суду военного трибунала членов Семей, виновных в преступлениях против человечества. Джек Рэндом настаивал на равных демократических правах для всех, включая клонов, эсперов и прочих. Руби Джорни хотела получить обещанную часть награбленной добычи.
В самом скором времени к спору присоединились представители подпольных организаций клонов и эсперов, а также различных политических групп всех сортов и оттенков и невероятного количества религиозных сект. Все намеревались идти своим путем. К счастью, они слишком устали, чтобы незамедлительно начать новую войну. Дискуссия зашла в тупик, так как планы и стремления каждого из ее участников не совпадали. На данный момент ежедневными делами Империи по-прежнему управлял Парламент, обладавший хоть каким-то опытом. Никто, разумеется, не доверял ему ни на йоту. Впрочем, в подобном недоверии не было ничего нового.
Мужчины и женщины, прежде бывшие союзниками и принесшие клятву стоять друг за друга до самой смерти и после нее, ныне вступили в яростные словесные баталии, не в силах прийти к согласию по вопросам догмы и первенства. Оуэн полагал, что этому не следует удивляться. Помимо всего прочего, он был историком. Он знал, что у повстанческих отрядов всех времен неизменно есть нечто общее - вражда между собой. Все они без конца твердят о свободе и справедливости, забывая, что для разных людей эти слова имеют совершенно различное значение.
А потом Рэндом, в разгаре самой отчаянной битвы, заключил с аристократическими Семьями соглашение, в соответствии с которым они должны были лишиться господства, но сохранить себе жизнь. Столкнувшись с неуклонно растущими победоносными армиями, жаждущими их крови, великие Дома объединились и предложили добровольно расстаться со своей властью и привилегиями, если им взамен будет даровано право на существование. Они, так сказать, вели политику кнута и пряника, где пряником было обещание без боя отказаться от всех прежних благ, а кнутом - угроза полностью разрушить экономическую базу Империи и ввергнуть цивилизованный мир в пучину варварства. Никто не сомневался, что Семьи в состоянии выполнить эту угрозу в полной мере.