Записки Хендрика Груна из амстердамской богадельни - Грун Хендрик

Хендрик Грун

Записки Хендрика Груна из амстердамской богадельни

Published by special arrangement with Meulenhoff Boekerij bv in conjunction with their duly appointed agent 2 Seas Literary Agency and co-agent Anastasia Lester Literary Agency

© Hendrik Groen en J.M. Meulenhoff bv, Amsterdam

© Viktor Meijer, иллюстрация на обложке

© Э. Венгерова, перевод на русский язык, 2019

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет,

2019

© ООО “Издательство АСТ”,

2019

Издательство CORPUS ®

Январь

Не люблю я стариков, хоть бы и в новом году. Шаркающая походка, ходунки, неуместное нетерпение, вечные жалобы, булочки к чаю, охи, ахи, стоны.

Мне самому 83 года.

Просыпалась сахарная пудра. Чтобы протереть стол тряпкой, госпожа Смит сняла блюдо с яблочными блинчиками и поставила его на стул.

К завтраку притопала госпожа Воортхёйзен и всей своей огромной задницей плюхнулась на стул, даже не заметив блюда с блинчиками.

Только когда госпожа Смит стала искать блинчики, чтобы вернуть их на место, кому-то пришла в голову идея заглянуть под госпожу Воортхёйзен. Та встала, а три блинчика прилипли к ее цветастому платью.

– Они отлично вписались в узорчик, – сказал Эверт. Я чуть не задохнулся со смеху.

Отличное начало нового года. Им бы всем развеселиться, а они три четверти часа выясняли, кто виноват. На меня со всех сторон глядели косо, ведь я не скрыл, что нашел происшествие забавным. А я… я забормотал извинения. Нет чтобы расхохотаться еще громче, я забормотал извинения.

Я, Хендрикус Герардус Грун, всегда корректен, участлив, дружелюбен, учтив и готов прийти на помощь. Не потому, что я именно таков, а потому, что не могу иначе. Я редко говорю то, что хочу сказать. Всегда выбираю обходной путь наименьшего сопротивления. Мои родители весьма дальновидно назвали меня Хендриком, лучше и придумать нельзя. “Знаете Хендрика? Ну, того, кто всегда при встрече та-а-ак любезно снимает шляпу?” Вот это я и есть, настоящий пай-мальчик.

Хендрик, ты совсем раскис, сказал я себе. И принял решение: они еще услышат о настоящем Хендрике Груне. Я буду целый год пристально и неподцензурно наблюдать жизнь нашей богадельни в районе Амстердам-Север.

Если не доживу до конца года, значит, не судьба. В этом случае попрошу моего друга Эверта Дёйкера прочесть некоторые заметки на моих похоронах. Когда меня, неподвижного и обмытого, ввезут на катафалке в маленький зал крематория “Горизонт”, пусть воцарится неловкая тишина и хриплый голос Эверта огласит перед ошеломленной публикой несколько забавных пассажей из этого дневника.

Правда, меня заботит одна проблема: вдруг Эверт помрет раньше меня?

С его стороны это будет неучтиво. Прежде всего потому, что у меня болячек и опухолей больше, чем у него. Раз у тебя есть лучший друг, ты имеешь право на него рассчитывать. Нужно обсудить с ним это дело.

Эверт воспринял мою идею с энтузиазмом, но не пожелал гарантировать, что проживет дольше меня. К тому же у него возникли некоторые сомнения. Во-первых, он опасается, что после публичного чтения моего дневника ему, по всей вероятности, придется искать другое место жительства. Во-вторых, он боится за свою вставную челюсть. Последнее обстоятельство связано с нечаянным ударом Верметерена во время игры на бильярде. У него на правом глазу завелась катаракта, и с тех пор Эверт помогал ему прицеливаться. Как самый опытный игрок стоял у него за спиной, чтобы давать указания, водя носом на уровне кия. “Чуть-чуть влево, – руководил он, – и сместить немного пониже и…” Не успел Эверт закрыть рот, как Верметерен тупым концом своего кия угодил ему прямо в челюсть. В самую середину. Карамболь!

Челюсть Эверта нуждается в ремонте. Я с трудом его понимаю, потому что она все время соскальзывает. Чтобы выступить с декламацией на моих похоронах, ее необходимо починить. Но не тут-то было. Зубной техник ушел в запой. Двести тысяч евро в год, роскошная ассистентка, каждые четыре месяца тур на Гавайи – и все-таки переутомление. Как такое возможно? Наверное, ему осточертели фальшивые старые зубы, в которых остатки еды застревают иногда так долго, что в них, как говорится, черви заводятся.

Пончики, которые подают в гостиной, в этом году были куплены в магазине сниженных цен. Вчера вечером я из вежливости взял один и потратил на него двадцать минут. И мне еще пришлось сделать вид, будто у меня развязался шнурок, лезть под стол и засовывать объедок себе в носок. Полная ваза этого добра так и осталась на столе. Обычно все, что здесь подается бесплатно, сметается в момент.

Кофе накрывают в гостиной в 10.30. Если в 10.32 кофе все еще нет, собравшиеся обитатели дома начинают демонстративно смотреть на часы. Как будто их ждут великие дела. За чаем, который сервируют в 15.15, история повторяется.

А самый животрепещущий вопрос дня: какая сегодня выпечка? Вчера, например, и позавчера и к кофе, и к чаю подавали черствые пончики. Ведь “мы”, разумеется, еду не выбрасываем. Лучше уж запихнем ее в рот.

Вчера я прогулялся до цветочного киоска и купил луковицы в горшке. Если проживу еще неделю, пока взойдут гиацинты, то еще раз увижу весеннюю красоту. В большинстве комнат этого дома до апреля стоят рождественские еловые ветки. И рядом с ними какой-нибудь дряхлый бессмертник и полудохлая примула. “Жалко выбрасывать”.

Если где-то природа и поднимает настроение, то во всяком случае не в гостиной (она же спальня) нидерландского старика. Тут состояние комнатного растения достоверно отражает ситуацию, в какой обретается его владелец – унылое ожидание смерти. От нечего делать или по забывчивости старики поливают бедное растение по три раза на дню. Такого и самый стойкий бессмертник не выдержит.

Госпожа Виссер пригласила меня завтра в полдень на чашку чая. Мне бы отказаться, очень уж от нее воняет, но я сказал, что с удовольствием к ней загляну. А полдень близится. Господи, какой же я тюфяк. В решающий момент мне не пришла в голову хоть какая-то отговорка, так что меня с неизбежностью ожидают большое блюдо сплетен и черствый пирог.

Самый мягкий пирог она умеет очень быстро превратить в пыльный картон. Как ей это удается, для меня загадка. Чтобы проглотить один кусок, мне нужно выпить три чашки чая. Завтра совершу подвиг – откажусь от второго куска. Начну новую жизнь. С нового листа. В начищенных до блеска ботинках. Этим я и занимался половину утра. С ботинками я справился довольно быстро. Больше всего времени ушло на то, чтобы удалить ваксу с рукавов рубашки. Зато теперь они сверкают. Ботинки. А рукава я просто засучил. Их уже не отчистить. На это последует комментарий: “Где это вы всегда так пачкаете рукава, господин Грун?!” Здешняя жизнь состоит из никогда и всегда. Сегодня еда “никогда не подается вовремя и всегда слишком горячая”, а завтра “всегда подается слишком рано и никогда не подогревается”. Однажды я тактично напомнил людям об их прямо противоположных прежних высказываниях, но логика здесь не в чести. “Опять вы умничаете, господин Грун”.

Вчера снова за ужином был праздник: в меню значился индонезийский рис с овощами и курицей – нази-горенг. Большинство старых холостяков и старых дев предпочитает стандартные блюда, экзотические изыски у них не катят. Они отказались от них еще в 60-х годах. Тогда в Нидерландах входили в моду спагетти, но они не вписывались в обязательную программу: по понедельникам цикорий, по вторникам цветная капуста с кашей, по средам котлеты, в четверг сахарная фасоль, в пятницу рыба, в субботу суп с хлебом и в воскресенье ростбиф. Когда у наших едоков разыгрывался зверский аппетит, они съедали котлеты во вторник и весь остаток недели пребывали в полном замешательстве.