И вот спустя полстолетия капитан Фролова вернулась. Не постарев, не изменившись – если только к лучшему, – вернулась и о прошлом говорит, как о чем-то обыденном. Но и сидит она, и пьет, и, вообще, ведет себя, как человек. Не простая барышня. Красивая и опасная, и все-таки скорее человек, чем нет. Даже наверняка человек. И Ира тоже человек. Хотя Ира и другая. Снова другая. Демонстративно жесткая, холодная и как бы даже равнодушная, но все это могло быть и напускным, а вот аристократизм ее был естественным, как дыхание.
Вот так и сидел Кержак в тихом уголке, стараясь слиться с окружающей обстановкой. Пил виски, курил и думал о своем, об актуальном.
А потом все как-то вдруг подобрались. У Кержака не нашлось другого слова, чтобы обозначить произошедшую перемену, хотя и оно, это слово, действительности соответствовало только отчасти. Не то чтобы перемена в поведении присутствующих была так уж заметна, но Кержак кожей почувствовал – сейчас!
И в самом деле, в дверь позвонили. Последовал короткий энергичный диалог Клавы с кем-то из наружной охраны – все на том же неизвестном Кержаку языке, и дверь открылась. Сколько народу находилось сейчас в обширном вестибюле дома, Кержак не знал, но почувствовал, что четырьмя вошедшими список не исчерпывается.
В комнату вошли три мужчины и женщина, одетые вроде нормально, но как-то так, что сразу было видно – одежда не родная. Впрочем, к женщине это не относилось. Пепельноволосая красавица была не просто хорошо одета, но, в отличие от своих спутников, умела эту одежду носить.
Все четверо были высокими, сильными и молодыми если и не по возрасту – тут можно было и засомневаться, – то уж точно по состоянию тела и души.
«Ну да, – грустно усмехнулся Кержак, рассматривая атлетически сложенных мужчин и невероятной красоты женщину. – Эти птицы ведь из одной стаи. Тут и гадать нечего».
Между тем Игорь Иванович обратил внимание на то, что никто в комнате не двинулся, не изменил позы, не сказал ни одного слова. Создавалось впечатление, что на пришедших демонстративно не обращают внимания. Но и члены «делегации» вели себя так, как если бы все это было в порядке вещей. Вот только напряжение в комнате сгустилось до того, что, казалось, первое произнесенное слово или повиснет в спрессованном этим напряжением воздухе, как муха в янтаре, или, напротив, взорвет его к чертовой матери, как искра бензиновые пары.
Пауза продлилась несколько секунд и была прервана женщиной, которая заговорила все на том же странном их «индийском» языке. Кержак, естественно, ничего не понял из тех трех-четырех фраз, которые прозвучали в предгрозовой тишине, упавшей на комнату. Но он был совершенно очарован голосом женщины. Так, вероятно, поют птицы в раю.
Она сказала, и ей ответила Ира, продолжавшая стоять в тени. Ира сказала что-то короткое и резкое, прозвучавшее, как удар бича. Высокая пепельноволосая женщина заговорила снова, сопроводив свои слова сложным жестом правой руки и одновременно коснувшись указательным пальцем левой руки своей левой брови. Однако Ира снова произнесла что-то короткое и решительное. Тогда заговорил один из мужчин.
Он был старше всех в этой комнате, кроме Кержака, разумеется. Впрочем, в этом Игорь Иванович не был до конца уверен. Однако у мужчины, у единственного, черные длинные волосы были густо забелены благородной сединой. Он был величествен и красив, как какой-нибудь римский сенатор из американского блокбастера. У него был красивый «располагающий» голос, и он долго – минуты две как минимум – говорил что-то всем присутствующим, но глядел при этом только на Катю. Когда он закончил, в комнате снова воцарилась тишина.
Пауза тянулась, как мертвые пески пустынь, и у Кержака возникло даже нехорошее предчувствие.
«Жаль, языка не знаю! – в который раз посетовал он на судьбу. – Тут, похоже, такая драма, что Шекспир с Шиллером отдыхают. Дай бог, чтоб не трагедия!»
На этот раз паузу прервала Катя, которая во все время разговора, если обмен репликами можно, конечно, счесть разговором, продолжала смотреть на огонь в камине, не вмешиваясь и, казалось, даже не обращая ни на кого внимания. Теперь, нарушив молчание, она сказала что-то тихим голосом, и один из вошедших мужчин, не мешкая, приблизился к столу, достал из кармана какой-то предмет и положил его на столешницу. Мужчина, в котором, несмотря на «партикулярное платье», Кержак сразу же признал военного в немалых чинах, постоял секунду возле стола, как бы не зная, что ему теперь делать, но, в конце концов, все-таки вернулся на прежнее место.
В следующую секунду Игорь Иванович Кержак пережил чудо.
Он все еще разглядывал предмет, лежащий на столешнице, – серый каменный диск диаметром сантиметров в десять, когда Катя тихо и, как показалось Кержаку, торжественно произнесла одну короткую фразу. Что она сказала, он не знал, но, к своему удивлению, понял, что, что бы она ни сказала сейчас, все это абсолютная правда.
Кержак не знал, откуда пришло это странное знание, но он не сомневался – все сказанное ею ПРАВДА. Озадаченный, он перевел взгляд с диска на Катю, все так же безмолвно сидевшую в кресле и смотревшую в огонь, и пропустил что-то важное, что как раз в эту секунду произошло в комнате. Он успел ухватить только какое-то общее впечатление, и в следующую секунду стал свидетелем совершенно невероятных событий.
Пепельноволосая красавица – на вид ей было лет тридцать, но Кержак был в этом до конца не уверен – плавно приблизилась к Катиному креслу, неуловимым движением опустилась на колени и, взяв левую руку Кати в свои руки, поднесла ее к губам. А Катя погладила склоненную голову женщины правой рукой и что-то тихо и нежно («Нежно? Ну, пожалуй, что и нежно») сказала. Женщина поднялась с колен и, нагнувшись к Кате, прижалась на мгновение щекой к ее щеке. Потом, услышав еще несколько обращенных к ней слов, отстранилась и, обойдя кресло, встала справа от него. В ту же секунду, к немалому удивлению Кержака, которому только и оставалось, что удивляться, к женщине стремительно приблизилась суровая Ира, обняла, коротко прижавшись к ней всем телом, резко отстранилась и, встав рядом, замерла.
«И что у них тут за отношения? – спросил себя Кержак. – Вроде бы только что собачились, а теперь обнимаются».
А на коленях перед Катей уже стоял «римский патриций». Он удостоился только нескольких произнесенных Катей слов и, встав с колен, занял место за ее левым плечом. То же произошло и с двумя другими мужчинами: коленопреклонение, поцелуй руки, несколько Катиных слов и позиция слева от кресла.
«Цирк! – подумал Кержак, с интересом наблюдавший эту диковатую сцену. – Но, похоже, у нас новый крестный отец. Вернее, мать».
Впрочем, спектакль еще не закончился. Теперь в комнату вошла еще одна, на этот раз более молодая женщина. Она была высока, и волосы ее, стянутые в толстую длинную косу, были черны, как ночь, но кожа ее была бела, как снег. Кержак залюбовался красавицей, однако почувствовал, что женщина эта не только красива, но и необычна в каком-то не вполне понятном ему, но тем не менее интуитивно улавливаемом смысле. Женщина подошла к Кате, встала перед ней и, помолчав секунду, произнесла несколько слов. И тут Катя поднялась из кресла и встала лицом к женщине, что позволило Игорю Ивановичу оценить истинный рост незнакомки. Она была под два метра, не меньше.
«Ну ни хрена! – только что не присвистнул Кержак. – Где же обитают такие дивные птицы?»
Незнакомка между тем что-то сказала и, неожиданно достав из складок платья кинжал с чуть изогнутым лезвием, протянула его Кате ручкой вперед.
«А это что за хрень?» – устало подумал Кержак, который, кажется, все понял правильно, поскольку сцена была предельно лаконична, но именно поэтому сам себе и не поверил.
Между тем Катя взяла кинжал, попробовала пальцем клинок и в следующее мгновение быстро и технически грамотно полоснула стоящую перед ней женщину по горлу. Как бы полоснула, потому что кинжал стремительно прошелестел в миллиметрах от горла, но следа на белой коже не оставил.