– На что он не имел никакого права, – добавил Пий. – Но кто, кроме нас с вами и пары церковных историков, знаком с подобными мелочами?
– Хорошо, ваше святейшество, – согласился кардинал Симеони, – я найду все необходимые обоснования.
– Третье, – продолжил папа. – Некоторые чада нашей святой Католической Церкви признали сего Виктора законным королем Ирландии.
– Я все понял, ваше святейшество, – кивнул секретарь.
– Четвертое. Любой сын Католической Церкви да не признает сего самозванца королем, под страхом немедленного анафематствования.
Скрип пера на бумаге на мгновение прервался. Симеони робко возразил:
– Ваше святейшество, но наши английские «друзья» – еще худшие еретики. Ведь православные верят почти в те же самые догматы, что и мы.
– Пятое, – с нажимом сказал папа, словно не слыша, что сказал ему кардинал Симеони, – Спаситель сказал, что кесарево кесареви, а Богово Богови. В Ирландии кесарь – королева Виктория. И добрые католики обязаны чтить королеву и ее наместника, а также тех, кто исполняет ее волю. В том числе и ее солдат.
Симеони с удивлением посмотрел на понтифика.
– Ваше святейшество, но именно ее солдаты убивали, калечили и насиловали добрых католиков в Корке на Рождество. И в Ирландии это знают все. Или почти все.
– Конечно, Джованни, – папа Пий отмахнулся от настырного кардинала, словно от назойливой мухи, – и вы это знаете, и я это знаю, и население Корка, полагаю, это тоже знает. Именно потому нам необходимо подавить мятеж и воцарение сего, с вашего позволения, короля в самом зародыше. Тогда подобные эксцессы не будут повторяться. Кардинал, я прилягу на часок. Разбудите меня, как только булла будет готова, и я должен буду ее подписать.
18 (6) февраля 1878 года.
Куба, Гуантанамо.
Сэмюэл Лангхорн Клеменс, главный редактор «Южного креста»
– Джентльмены, а вот и наш первый номер! – выкрикнули Чарльз и Артур Александер, вбежав в домик нашей редакции с небольшой пачкой газет. Первый экземпляр Артур протянул мне. Я впился в него глазами. Так-так… Слева – наше «незапятнанное знамя», с косым крестом и звездами на нем. В середине – «SOUTHERN CROSS», большими буквами, а под ним – «Est’d 1878» – «создан в 1878 году», и придуманный мной лозунг: «The rumors of Confederacy’s demise have been greatly exaggerated» – «Слухи о кончине Конфедерации оказались сильно преувеличены».
А вот справа – изображение одного из самых ярких созвездий на южном небе – Crux – «Южного креста».
Проводив Оливию и дочек, я переехал в небольшой домик рядом с редакцией, в самом центре югоросского «яхт-клуба». А вечером Игорь и Надежда пригласили меня к себе посидеть, поговорить о жизни, как это принято у русских. И вот, после великолепного ужина и бутылочки превосходного португальского вина, привезенного «Колхидой» в последнем рейсе, Надежда пошла спать, а мы с Игорем остались сидеть за бутылочкой русской водки. Мне очень не хотелось уходить домой, а Игорь меня не гнал, наверное, сообразив, что мне очень не хотелось возвращаться в свое холостяцкое обиталище. И вдруг он неожиданно посмотрел на часы – уже было за полночь.
– Сэм, – сказал он, – пойдем, я тебе кое-что хочу показать.
Мы вышли на террасу дома, ту самую, где я когда-то нашел свою Ливи в компании с Надеждой, и Игорь указал рукой куда-то в направлении горизонта. Я присмотрелся и увидел там четыре звезды в форме то ли креста, то ли воздушного змея, и еще одну поменьше – между правой и нижней вершинами.
– Что это? – спросил я.
– Южный крест, – ответил Игорь, – думаю, это будет хорошим названием для твоей новой газеты.
Идея оказалась удачной. Несколько дней подряд редколлегия спорила о логотипе газеты. Но когда я предложил с одной стороны косой крест нашего знамени, а с другой – величественное созвездие Южного полушария – обратите внимание – ЮЖНОГО! – Чарльз Александер, один из сыновей моего заместителя, Питера Веллингтона Александера, сел за стол и полчаса сосредоточенно работал, после чего теперешний логотип был утвержден единогласно.
А вообще это было, наверное, единственное серьезное разногласие с момента моего приезда. На второй день после прибытия в «яхт-клуб» Игорь отвез меня в домик, приготовленный для редакции «Южного креста». В нем я нашел с полдюжины молодых ребят, из которых мне был знаком лишь Генри Уоттерсон, и два человека постарше меня. Когда же мне представили моих новых сотрудников, то я оторопел. Двое из них, те, которым было за пятьдесят, оказались светилами журналистики Конфедерации – Питер Александер и Феликс Грегори де Фонтейн. А остальные – такие, как вышеупомянутый Генри Уоттерсон, а также Френсис Уоррингтон Доусон, Генри Грейди, Роберт Олстон – считались лучшими молодыми журналистами нынешнего Юга.
Я, конечно, сразу же попытался уговорить Александера – во время войны лучшего редактора Юга, да и, вероятно, всех штатов, южных или северных – заменить меня на моем посту. Но тот лишь отрицательно покачал головой.
– Сэм, – твердо произнес он, – я согласился приехать на Кубу только тогда, когда узнал, что именно вы будете нашим главным редактором. Нам нужен человек помоложе, и с таким, как у вас, чувством юмора.
– А когда это было, Питер? – поинтересовался я.
– Перед самым Новым годом, Сэм, – ответил Питер Александер.
Я оторопел. Тогда я еще и не собирался принять предложение моего друга Алекса Тамбовцева. Похоже, что югороссы знали меня лучше, чем я сам… Или же, действительно, все дороги ведут в Рим, и рано или поздно я должен был оказаться здесь, на Кубе.
А Феликс Грегори де Фонтейн редактором быть не хотел – он был прирожденным репортером, да еще каким! Как ни странно, но он был родом с Севера, из Бостона. И когда Линкольн отказался выводить гарнизон из форта Самтер в Чарльстоне, Феликс поехал туда осветить это событие. И практически сразу же переметнулся на сторону Конфедерации. Его очерки – часто с поля боя или из порядков Армии Конфедерации – стали эталоном военной журналистики даже для северян.
На мой вопрос, кем он себя видит, он только пожал плечами.
– Сэм, – немного помедлив, ответил он, – десять лет назад я бы попросился на войну. А сейчас, увы, я для армии буду только обузой – ноги болят, спина болит, годы уже не те. Но все равно, пошлите меня куда-нибудь…
А молодым было все равно, лишь бы им было поинтереснее. И я предложил такую структуру – Питер, Артур и Чарльз останутся в Гуантанамо. Я отправлюсь на Корву и возьму с собой Уоттерсона, Грейди и Доусона. А Феликс с Робертом и парой молодых ребят поедут в Константинополь. Согласились все, кроме Чарльза. Тот грустно посмотрел на меня, но ничего не сказал.
А когда я уже собирался отправиться домой, услышал от него:
– Мистер Клеменс, возьмите меня с собой!
Я остановился, обернулся, и Чарльз затараторил со скоростью митральезы:
– Мистер Клеменс, русские дали мне фотокамеру и научили фотографировать, – сказав это, он показал мне небольшую коробочку. – Мистер Клеменс, возьмите меня с собой на войну!
– А где твоя камера, пластины, как ты будешь все это проявлять? – с недоверием спросил я.
– Пластины для этой камеры совсем не нужны, мистер Клеменс, – быстро ответил Чарльз. – Вот, смотрите!
И он навел ее на мое лицо, нажал на какую-то кнопку, после чего перевернул коробочку. Я обомлел. На задней стенке был изображен ваш покорный слуга – к тому же фото было цветным! Причем четкость снимка была такой, какую невозможно было себе представить на наших обычных камерах.
– А теперь я ее могу напечатать, – гордо сказал Чарльз, – и у вас через несколько минут будет фотокарточка.
– Нет уж, нет уж, такой фотокарточкой только детей пугать… – пробормотал я, – Ну ладно, завтра я поговорю с твоим отцом.
Питер долго сопротивлялся, но в конце концов сдался.
– Другие родители посылают детей в пекло битвы, – сказал он, – а мой пойдет на войну всего лишь журналистом… Только не рискуй его жизнью без надобности, хорошо, Сэм?