Андрей Воронин
Спецназовец. Точка дислокации
© Подготовка и оформление Харвест, 2011
Глава 1
Ночью выпал первый снег, и сейчас, в одиннадцатом часу утра, низкое небо продолжало хмуриться, будто в раздумье: добавить еще или пока хватит? До календарной зимы оставалось почти полтора месяца, и несвоевременно разостланное по земле снежное покрывало прямо на глазах теряло цвет, становясь из белоснежного сероватым, полупрозрачным, оседало, рвалось, просачиваясь в почву каплями ледяной влаги и обнажая островки жухлой, усеянной опавшими листьями травы, черной пашни или рыжей глины. Талая вода капала с ветвей деревьев, иные из которых все еще упрямо зеленели, меж мокрых стволов неподвижно стоял сероватый туман. Капли шуршали в оголившемся подлеске, и этот множественный шорох напоминал несмолкаемый таинственный шепоток. Все это походило на раннюю весну, но настроение было отнюдь не весеннее: его отравляло привычно-тоскливое ожидание долгой слякоти и еще более продолжительных холодов, особенно неприятных для людей, по роду своей профессиональной деятельности вынужденных часто и подолгу находиться на открытом воздухе.
Парочка как раз таких субъектов обреталась сейчас на обочине полупустой трассы регионального значения, в том месте, где она пронзала насквозь средних размеров лесной массив. Их транспортное средство стояло в нескольких метрах от перекрестка со второстепенной дорогой. Это был основательно забрызганный грязью сине-белый милицейский «форд» с выключенными огнями и проблесковыми маячками. Обычно машина, которая, перекосившись набок, стоит у кромки придорожных кустов, будь то замызганный грузовик, рейсовый автобус или самая шикарная иномарка, выглядит сиротливо и заброшенно, как севший на мель корабль. Это относится ко всем автомобилям, особенно в такую вот пасмурную, слякотную погоду, и из этого железного правила существует одно-единственное исключение: автомобили дорожно-патрульной службы. Эти, в какой бы части света ни происходило дело, неизменно выглядят хищно припавшими к земле, затаившимися, как выслеживающая добычу рысь или тигр-людоед. Даже после лобового столкновения с самосвалом или грузовым железнодорожным составом смятая в лепешку машина ДПС напоминает не разбитый автомобиль, а мертвого хищника – того же тигра, к примеру, который, не дав себе труда хорошенько подумать, напал на слона или носорога.
То же относится и к людям, разъезжающим на этих броско окрашенных автомобилях с проблесковыми маячками и сиренами. Возможно, где-то за морями это и не так (по крайней мере, не совсем так), но на бескрайних просторах постсоветского пространства одетого в световозвращающую униформу человека с полосатым жезлом в руке трудно не заподозрить в корыстных намерениях и не делающем ему чести желании самоутвердиться за ваш счет. Находясь при исполнении, симпатии они не вызывают, но все признают – одни на основе здравого смысла, другие просто потому, что ничего не могут изменить в кое-как намалеванной без их участия картине мироздания, – что они необходимы так же, как необходимы хищники для регулирования численности популяции травоядных.
На посту их, как обычно, было двое. У того, что помоложе, на погонах скромно поблескивали лейтенантские звездочки; старший по возрасту, коренастый широкозадый мужик с обманчиво простецкой физиономией местечкового балагура, был младшим по званию – ему посчастливилось дослужиться всего лишь до прапорщика. Прапорщик носил благородную фамилию Романов, и, когда самые разбитные из остановленных им водителей интересовались, не потомок ли он царской семьи, неизменно цитировал старую кинокомедию, с самым серьезным видом произнося: «Очень приятно, царь». На лапу он при этом брал вот именно по-царски – раньше побольше, теперь, с наступлением новых времен, поменьше, но брал всегда и останавливаться не собирался.
Правда, теперь на его голову нежданно-негаданно свалилась новая забота в виде ожидающегося переименования милиции в полицию и связанных с этим событием пертурбаций – в частности, обещанной всем без исключения сотрудникам МВД переаттестации, в ходе которой многим и многим предстояло расстаться с привычной непыльной работенкой. Прапорщик Романов служил далеко не первый год и давно укрепился во мнении, что с ним лично ничего по-настоящему плохого случиться не может, но предстоящая нервотрепка его все же беспокоила, и он, как и большинство его коллег, неизменно сворачивал на эту волнующую тему любой разговор.
– Вечно они там, наверху, что-нибудь придумают, – ворчал он, топчась около машины с радаром в одной руке и полосатым жезлом в другой. – Милиция, полиция… Как будто дело в названии! Да и название-то – тьфу! Полиция… Это кто ж мы теперь будем – полицаи, что ли? Да я с таким названием к родителям в деревню носа не покажу! Край-то у нас, слышь, партизанский, старики еще не забыли, что это за фрукт – полицай и как с ним обходиться следует. У них, поди, до сих пор винтари под стрехами хранятся, а в головах уж давно не мозги, а манная каша. Увидит, к примеру, сосед-ветеран, как я по улице в новой форме вышагиваю, решит, что немцы вернулись, достанет из погреба ППШ да как вдарит!
Он вскинул радар навстречу выскочившей из-за поворота большегрузной фуре и разочарованно его опустил: этот участок дороги, если поглядеть на него сверху, напоминал змею, издыхающую в страшных корчах от несварения желудка, и по-настоящему разогнаться машинам тут было просто негде.
До самой крыши забрызганный грязью трейлер промчался мимо, обдав их тугим мокрым ветром. Сидевший за рулем патрульного «форда» лейтенант Мальков подождал, пока рев двигателя, хлопки отсыревшего тента и громкий шорох шин по мокрому асфальту стихнут за очередным поворотом, и рассудительно сказал:
– Тебе-то что за разница? Сам говоришь – дело не в названии. Да и название это с первого дня службы при тебе. Ты на жетон свой погляди, а потом уже возмущайся.
Романов не стал смотреть на свой жетон, поскольку и так знал, что там, помимо всего прочего, выбита надпись по-английски: «Road police» – «Дорожная полиция».
– Так то для иностранцев, – резонно возразил он. – Чтоб им, немтырям нерусским, понятно было, кто перед ними. А если всех переименуют, это ж черт знает что начнется! Вот, к примеру, как я тогда стану к тебе по форме обращаться? Как раньше – «товарищ лейтенант»? Так какие в полиции товарищи? А к «господину лейтенанту» пока привыкнешь…
– Гордый, что ли? – усмехнулся Мальков, вытряхивая из пачки сигарету.
Он сидел на водительском месте боком, выставив ноги в открытую дверцу. Его румяная физиономия еще не утратила мальчишеской округлости черт, но во взгляде обрамленных светлыми пушистыми ресницами голубовато-серых глаз уже сквозила профессиональная тухлеца.
– Может, и гордый, – неизвестно на что обиделся Романов. – А может, просто не так воспитан. Семьдесят с гаком лет кругом одни товарищи были, а теперь плюнуть не в кого, кругом одни господа!
Он стал развивать благодатную тему неисчислимых социальных уродств и бедствий, привнесенных в жизнь рядового россиянина развалом Советского Союза, поражением в холодной войне и повсеместной победой оголтелого капитализма, не забывая время от времени постреливать лучом радара навстречу появляющимся в поле зрения немногочисленным автомобилям. Лейтенант Мальков курил, вполуха слушая эту привычную воркотню и рассеянно думая, что прапорщик волнуется не о том, о чем следовало бы волноваться. Хоть горшком назови, только в печку не ставь, говорят в народе. А вот Романову, если все пойдет именно так, как грозится высшее руководство, печки не миновать. С его послужным списком, не говоря уже о физической и теоретической подготовке, прапорщику переаттестацию не пройти. И если те, кто станет принимать экзамены, не будут брать на лапу, Романову в милиции не остаться. Может, оно и к лучшему, органы давно уже нуждаются в чистке, да вот беда: каким бы хорошим ни был замысел и благими намерения, обернется все, скорее всего, тем же, чем и всегда, – наделают шуму, выбросят на ветер сколько-то там миллиардов бюджетных рублей (причем половину, как водится, разворуют), а потом благополучно спустят эту революционную затею на тормозах. Конечно, кого-то уволят для острастки, но, как водится, не тех и не за то, за что следовало бы…