Я раньше не знала такого страха. Просто не сталкивалась с подобным и потому не испытывала. Такого ужаса, от которого сковывает конечности, холодеет все внутри, туманится взор и рвутся на мелкие кусочки внутренности.
Я думала, что знала о страхе все, когда толпа подвыпивших хулиганов догоняет меня в темном переулке и выкрикивает разные непристойные предложения, но случайность позволяет улизнуть от них.
Оказалось, что я очень сильно недооценивала настоящий страх, который сжимал горло мертвой хваткой и подгонял к нему тошнотворные позывы. В воздухе ощущалось вполне осязаемое присутствие смерти, от которой не было способа спастись. Было реально страшно, когда боишься закричать, но и сидеть, молча тоже очень страшно.
Из одежды на мне осталась только маечка, едва прикрывающая промежность. Ни трусиков, ни лифчика, ни джинсов, ничего совершенно.
Золотые сережки, цепочка с кулончиком и ажурный браслет с руки тоже пропали. Обалдеть, меня ограбили, но это не самое худшее. Хуже всего – неизвестность перед будущим. Что ждет меня впереди? То, что ничего хорошего можно быть уверенной, вопрос только в том, насколько плохи мои дела?
Для начала я исследовала надежность железной решетки, подползла к ней и толкнула, потом подергала. Решетка крепко сидела в петлях и была заперта на замок. За ней открывался кусок коридора подсвеченного еле светящими настенными светильниками. Атмосфера окутанного полутьмой помещения вызывала еще больший ужас. Я вернулась на койку и, уткнувшись в скудную подушку, заплакала.
Сколько провалялась всхлипывая, я не помнила, только встала я бодро и целеустремленно. Надо вспомнить все подробности моего похищения, а прежде всего, успокоиться.
Значит так, я шла на другую остановку, остановился полицейский патруль и проверил документы, офицер пригласил подвезти, прошла в машину. Стоп. А какие были номера? Номеров не было. Получается, я села в непонятную машину к непонятным мужчинами.
Мои воспоминания прервал шум шагов по коридору и вслед за ними скрип открываемого замка двери камеры. На пороге стояли мужчина в форме полицейского и женщина в медицинском халате.
– Алиса Александровна Михайлова? – сверилась с записью в блокноте дама.
Я не стала отвечать, только кивнула в знак согласия и снова всхлипнула.
– Доктор Чеснокова к вашим услугам. Мы вас не сильно побеспокоили?
– Следуйте за нами, пожалуйста, – предложил мужчина, распахнув дверь пошире.
Я не двинулась с места, рассматривая посетителей позволяющих себе показываться на людях в весьма неопрятном виде. Один грязный воротник халата чего стоил.
Вместо ответа я задала вопрос, беспокоивший меня больше всего:
– Куда вы дели мою одежду?
– Вы разве не помните? Пойдемте, я расскажу вам все по порядку.
Я вышла за дверь и в сопровождении офицера, как я его для себя назвала и докторши отправилась по коридору в сторону помещения через приоткрытую дверь которого проникал свет.
Мы прошли несколько камер слева и справа. Были ли в них другие люди, я не поняла, они были такие же темные, как и моя.
– Совсем ничего не помню, а что вспоминается, только вносит путаницу, – сказала я шлепая босиком по холодному полу.
– Проходите, – пригласила Чеснокова и кивком разрешила офицеру удалиться.
Это был смотровой, как я поняла по оборудованию, кабинет.
– Вас доставили в наше заведение без сознания. Вы точно ничего не помните?
– Говорю же вам, совершенно все спуталось в голове.
– Вас изнасиловали и мы просто ждали, когда сознание вернется к вам чтобы нормально провести осмотр, – сказала докторша и указала на кушетку. – Располагайтесь поудобнее.
Не, меня точно не насиловали, по крайней мере, пока была в сознании. Но вот потом, теоретически могли трахнуть, но я ничего не ощущаю. И почему, если это больничка, меня держали в запертой камере, вместо палаты. Все это выглядело слишком странно…
– Ну, чего стоим? Располагайтесь, – подтолкнула меня доктор Чеснокова к гинекологической кушетке.
Я в каком-то раздрае чувств последовала на странную лежанку и улеглась. Удивительно, но она была теплой.
– Сюда положите ноги, – подсказала врач и вставила их в металлические скобы, закрепленные на кушетке. Изнутри скобы были мягкие и тоже теплые.
– Не может быть, я не ощущаю, что меня насиловали, – произнесла я, привыкая к приятному объятию удерживающих элементов.
– Руками держитесь за это, – не отвечая на мои слова, предложила докторша, положив правую руку в такие же скобы только поменьше.
– Но я не хочу! Отпустите меня немедленно! Я хочу уйти.
Мягкий материал теперь удерживал мои руки и ноги, а женщина-врач, взяв ножницы, разрезала одним уверенным движением маечку от выреза шеи до самого низа.
– Вы что? Вы с ума сошли? Последнюю одежду и ту порезали, – моя нижняя губа тряслась, сердце готово было выскочить из груди.
Докторша, не сказав ни слова, вышла за дверь. Я дернулась в своих путах, но они были надежно закреплены.
– Ау! Кто-нибудь! Помогите, – закричала я, впадая в истерику.
Женщина возвратилась и, опять не говоря ни слова, вставила мне кляп в рот. На голове она застегнула удерживающий ремешок из эластичной кожи.
– Шумите слишком. Ведите себя тихо, – произнесла вроде как с обидой врач, накрывая меня свежей простыней.
С непривычки было трудно делать полноценные дыхательные движения, и я пыталась дышать через ноздри.
– Я скоро, – сообщила Чеснокова и опять покинула комнату.
Страх сдавил пульсирующие виски и пробрался в каждую клеточку тела. Так не бывает, это какой-то страшный сон, я сейчас проснусь, и все закончится. Докторша вернулась вместе с мужчиной в белом медицинском халате. Его я до этого еще не видела.
– Приготовь ее. А я начну пока осматривать грудь, – буркнул мужик Чесноковой.
Я опять воспряла духом, наверное, осмотрят и отпустят. А кляп во рту и мое обездвиживание – особенности процедуры осмотра. Поглядят, поймут что ошиблись, извинятся и отпустят восвояси.
В это время женщина развела мне ноги широко в стороны, вставив между коленей пластмассовую распорку. Колени закрепили в удерживающих скобах. Мужик рывком скинул простыню и отвел в стороны края разрезанной майки, уставился на мою обнаженную грудь. Я выпучила от возмущения глаза, но из-за кляпа не могла сказать, ни слова.
Мужчина довольно умело ощупал груди мягкими и нежными руками, аккуратно помял мне соски. Пока все очень походило на медицинский осмотр, и я стала успокаиваться.
– Все в ажуре у нее, – сказал он Чесноковой и стал что-то доставать из лотка с, видимо, инструментами. От увиденного набора извлекаемых медицинских аксессуаров я попыталась заорать, невзирая на вставленный клят.
Два хирургических зажима с резиновыми чуть загнутыми концами, похожими на большие ножницы, врач-мужчина закрепил на одном соске и начал поворачивать один по часовой стрелки другой против.
Меня охватил настоящий ужас. Адская боль проколола все тело. Попытки вырваться из оков не увенчались успехом, вместо визга получалось только глухо кричать. Я смотрела на своего мучителя полными слез глазами.
Он уставился на меня и ехидно улыбался.
– Что, милашка, больно? Так это еще не больно, поверь, будет больнее.
Чеснокова в голос расхохоталась.
– Внизу все в порядке. Готово к осмотру, – отсмеявшись, заявила она.
– С кляпом что?
– Да ничего! Желаешь наслаждаться ее криками?
– А что, я с удовольствием послушаю, ты меня знаешь, – ответил доктор и погладил меня по пока здоровой груди.
– Как хочешь. Можешь наслаждаться, только я слушать не хочу, будешь тут один возиться.
Слезы катились из моих глаз, кричать я уже не могла. Врач-мужчина повернулся ко мне и приблизился к моему лицу.
– Детка, меня зовут Борис Львович. Сейчас я вытащу твой кляп. Можешь кричать, звать на помощь, плакать, мне ровно фиолетово на тебя. Мне реально нравится, когда завывают от боли, но нисколько не по нраву пустые бредни, мольбы о пощаде и подобная туфта. Я ясно выражаюсь?