Когда уходит темнота - Мишина Мария

Мария Мишина

Когда уходит темнота

Она.

1. Первую татуировку я сделала в пятнадцать. Мою благоразумную мамашу, наверное, бы удар хватил, если бы она знала, на что мне дает деньги. Но, в конце концов, это моё тело, и моё дело. Когда я зашла в тату салон, я уже тогда ощущала себя победившей. Конечно, я это сделаю, чтобы позлить мать. У меня язык не поворачивается, назвать ей мамой, после всего того, что произошло. От того, что я подумала об этом, воспоминания захлёстывают меня, но я успеваю справиться. Я сильная, твержу про себя. И я уверенным шагом иду и сажусь в кресло. Парень, который будет делать мне татуху, вскакивает с кресла и начинает орать:

– Сколько тебе лет?

Я молча достаю деньги и кладу на столик, стоящий между нами. Не отрываю взгляда от него, как будто гипнотизирую. Я верю, что он запросто может послать меня к херам, потому что в моем возрасте нужно иметь разрешение хотя бы одного родителя. Но я еще я верю в силу американских денег. Я сказала матери, что мне нужны деньги для нового телефона. Поэтому на столике лежит большая куча денег, от которых потный мастер не может отвести взгляд.

– Ладно, – сдается он и усаживается обратно в кресло. – На какой части тела ты планируешь набить свой первый рисунок?

– На руке, – не задумываясь, отвечаю я. – Птицу.

Да, я хочу сделать тату на руке, на видном месте. Между плечом и запястьем.

– Рукав.

Я киваю. Именно этого я и хочу. Хочу, чтоб каждый раз, когда люди смотрели на меня, они ощущали презрение. Хочу, чтобы пристойные мамочки говорили своим дочерям, чтобы те не дружили со мной. И чтобы ни один чёртовый парень и не взглянул в мою сторону. Очень хочу.

Он достает каталог и протягивает мне. Я с удивлением разглядываю эскизы. Чего только люди не набивают себе. Но вот он, мой рисунок. Я возвращаю ему каталог на нужной раскрытой странице.

Я вижу, как он возится с подготовкой. Сначала он наносит распечатанный рисунок на мою руку, прикидывая размеры тату. Потом он долго моет руки, вытирает их полотенцем и садится, придвигая к себе столик со всеми инструментами.

– Ты готова?

Я поднимаю на него глаза и вижу иглу в его руках.

– Это будет больно, – предупреждает он меня.

Больно? Боль – это моё второе имя. Я киваю, чтоб он приступал, и чувствую прикосновение холодного металла к моей коже. Сначала ничего не происходит. Но потом я понимаю, что вместе с иглой, забравшейся под мою кожу, ко мне приходят воспоминания. Мастер сосредоточенно продолжает делать свою работу, а я пытаюсь справиться с приступом тошноты. Меня тошнит от того, что я вижу каждый раз, когда закрываю глаза. Пальцы в моих серебряных ботинках начинают неметь, и я вздрагиваю.

– Ты в порядке? – спрашивает он, оторвавшись от моей руки.

Игла по-прежнему там под моей кожей, и я просто хочу побыстрее свалить отсюда.

– Я в порядке. Не обращай на меня внимания.

Он беззвучно кивает, и продолжает склоняться над моей рукой. Я даже и не представляла, что это будет так долго. По моим подсчетам, прошло где-то около часа, и меня это всё напрягает. Я гляжу на руку. До полного завершения остается еще очень много времени.

– Можешь включить радио? – спрашиваю я. Мне реально тупо сидеть тут и вспоминать своё прошлое.

Он быстро встает, подходит к старому приемнику и включает его. Голос Уитни Хьюстон врывается в этот душный салон, и я вываливаюсь из своих мрачных мыслей. Уитни поет о любви. Но я не верю ни одному ее слову. К черту, любовь! Люди придумывают любовь, чтобы не быть жалкими. Мне интересно, что двигало моей мамашей, когда она решила родить меня в восемнадцать лет? Ее родители, что, не говорили ей предохраняться?

Я помню, в детстве она часто мне рассказывала об отце. Якобы они любили друг друга до безумия, а потом он попал в аварию. Ага, может быть моя жизнь и сложилась по-другому, если бы в моей жизни был отец? А, чёрт, я теперь об этом никогда не узнаю.

На тридцать пятой песне, я перевожу взгляд на руку. Кожа красная вокруг рисунка, но улыбка на моём лице говорит о том, что моя птичка уже готова. Птица, которая никогда не взлетит. Потому что один человек из ее прошлого, отрезал ей крылья и вырвал ее сердце.

2. Рука очень сильно болит, пока я иду по улицам своего города. И в то же время меня распирает гордость. Я сделала это! Но чем ближе я подхожу к своему дому, тем сильнее во мне разгорается ненависть. Сейчас моя мать увидит татуировку, мы начнем ругаться, и я снова всё сведу на то, что она не умеет выбирать мужчин. Ей будет больно от моих слов, а мне приятно, что я каждый раз попадаю в цель.

Я тихо открываю дверь ключом, соображая, где она может находиться. Она гремит сковородками, и я нарочно громко хлопаю дверью.

– Тиа? Это ты, дорогая?

Ненавижу, когда она мне так говорит. Продолжаю стоять в коридоре, чтобы она вышла из кухни, и увидела, на что я потратила деньги.

– Ты купила новый те…, – она не договаривает, потому что уже замечает татуировку на моей руке.

– Привет! – я коротко бросаю ей, довольная выражением ее лица.

– Тиа! Стой на месте!

Останавливаюсь, но мысленно знаю, что она уже не сможет изменить время вспять.

– Что? Это? Такое?

Она произносит каждое слово отдельно, но меня это всё всего лишь забавляет.

– Тебе не нравится? – спрашиваю я с вызовом.

– Это что, блин, за художество?

Ого! Моя мать умеет ругаться? Я немного горда за нее, но тут же себя одергиваю. Эта женщина – мой личный враг. Нечего мне с ней церемониться.

– Когда ты злишься, ты становишься похожей на ведьму из сказок, которыми меня пичкал твой обожаемый муженёк.

Моя фраза достигает эффекта, и ее глаза мгновенно наполняются слезами. Она думает, что, если она заплачет, я растаю и мы снова будем счастливой семьёй, до того, как появился он. Но мне плевать на её слёзы. Я еще долго стою и смотрю на неё, наслаждаясь ее подавленным состоянием.

Она разворачивается и идет обратно, на кухню. А я смотрю ей вслед, и понимаю, что ничего не сможет изменит моего отношения к ней. Она это заслужила! Она, грёбанная сука, заслужила это.

Я поднимаюсь в свою комнату и подхожу к зеркалу. Всё-таки это выглядит очень круто. Я стала какой-то более взрослой, что ли. Хотя я понимаю, что я стала взрослой гораздо раньше.

Я закрываю лицо руками и надавливаю пальцами на глаза. Почему нельзя отключить эмоции? Почему обязательно что-то нужно чувствовать? От того, что я делаю себе больно, мне становится легче. Я, словно долбаная наркоманка, пытаюсь защитить себя с помощью боли. Боль – это мой кайф!

Я валюсь на кровати, обессиленная. Ссора с моей матерью вызывает во мне гнев. Я беру свой старый телефон в руки и скольжу пальцем по списку моих контактов. Палец останавливается на имени: Том. Мы с учимся с ним в одном классе, и у нас есть своя компашка. Компашка придурков. Том, я, Мэдисон – жуткая стерва, и Ройс. Ройс – зануда, но то, как он умеет пить водку, не закусывая жирными и чипсами и не запивая водой, достойно уважения.

Я звоню Тому, но гудки в телефоне похожи на длинные мелодии с радио. А, блин! Сегодня Том занят. Он говорил мне, но я совершенно об этом забыла. У его бабушки день рожденья, а на семейных праздниках Том всегда ведет себя скромно. Я ненавижу фальшивых парней. Потому что в обычное время Том просто сидит на засаленном диване и рассказывает нам, какая у него стрёмная семья.

Плевать на него я хотела. Я встаю с кровати и выхожу из комнаты. Мне нравится бродить вечерами по городу. Это успокаивает меня перед сном. Нет, не перед сном, а пред тем, как закрываю глаза по ночам. Мне всегда снятся кошмары, в которых я с каждым разом чувствую себя отбитым дерьмом. По-другому, и не скажешь.

3. Я уже где-то час нарезаю круги по славному городу Эшвилл. Я зашла достаточно далеко от дома. Ройс прислал мне с десяток сообщений, что он и Мэдисон на старом месте, но я не хочу туда идти. Том, конечно тот еще ушлёпок, но, когда его нету, мне с ними неуютно. Может потому, что Ройс старшеклассник, и он постоянно подкатывает к мне. Ну а Мэдисон просто тупая.