Была ли это любовь? Но ведь любовь тоже бывает разной… Главное – что мне было хорошо и спокойно с Иваном. Мне было комфортно.
Но откуда миллиарды?!
Мишенька плакал не переставая. Он чувствовал, что происходит что-то ужасное, он чувствовал мое состояние и состояние своего отца. Я не знала, что делать. То есть в первые минуты не знала, потом я взяла себя в руки. Последние полтора года у меня была невероятно счастливая жизнь, мне не приходилось решать никаких проблем. Все проблемы решал Иван. Да их просто не возникало! У меня не возникало. Благодаря Ивану. Но до этого…
До этого была сплошная борьба, с самого раннего детства. В отрочестве, юности, после совершеннолетия. Я считала, что полтора года с Иваном – это награда за все испытания, которые я выдержала до встречи с ним в той, прошлой жизни. Но, похоже, теперь мне придется платить за эти полтора года счастья. Говорят, что Господь не посылает людям таких испытаний, которые они не могут выдержать. Значит, выдержу. Я не кисейная барышня.
Я родилась в маленьком городке в Карелии. Большинство людей про него даже не слышали. В нем нет ничего особенного, вообще ничего похожего на какую-то достопримечательность. Но у нас замечательные леса и озера, и обитатели нашего городка и его окрестностей выживают благодаря этим лесам и озерам. И себя обеспечивают дарами природы, и на продажу их собирают.
Я не знаю своего отца. Мы все у матери были от разных, и в нашем городке она имела не самую лучшую репутацию, а если говорить прямо, то ее называли известным русским словом из пяти букв. Хотя мама нам в детстве говорила, что это слово означает «бледный», то есть «бледная». Когда мы узнали его истинное значение в русском языке (а все узнали рано), она все равно продолжала настаивать на своей версии, правда, уже говорила, что оно приклеилось к женщинам, занимавшимся древнейшим ремеслом, потому что они как раз были бледными, много времени проводили в помещении, в отличие от румяных русских крестьянок. Аристократия тоже ценила бледность и скрывалась от солнца под зонтиками, но это была совсем другая бледность. В подростковом возрасте я не поленилась и нашла в библиотеке книгу по этимологии, и там даже был раздел по этимологии русского мата. Этому слову была посвящена отдельная статья, в которой объяснялось, что оно выпадает из общего ряда русских матерных слов, потому что не обозначает гениталии или совокупление. Там говорилось, что слово происходит от славянского «блуд», означающего «заблуждение, ошибка, грех».
Наверное, вся жизнь моей матери была ошибкой. Она находила не тех мужчин, она влюблялась в них до беспамятства, но одного зарезали в пьяной драке, двое отправились в места не столь отдаленные (от нашего городка уж точно не очень отдаленные), проезжавшие через наши места мужчины, и почему-то у нас задержавшиеся, возвращались в родные города, кто-то женился на других женщинах. Если бы моя мать родилась в другом месте, может, все сложилось бы по-другому. Если бы отца моего старшего брата не зарезали, то тоже все могло сложиться по-другому. Если бы…
В один прекрасный для меня день к нам приехала тетя Люся, наша дальняя родственница. Насколько я поняла, моя прабабушка и ее бабушка были родными сестрами. Может, я поняла неправильно.
Стоял ноябрь, темнело рано. Мы вообще-то уже спать собирались. В будний день вечером народ у нас по улицам не болтается. Ну, если только летом. Но в мороз, в темноте – никогда. Утром идут на работу, вечером с работы. Фонари тоже не горят. Или не горели в годы моего детства.
Тетя Люся приехала со своей умирающей дочерью. Мы с братом и сестрой не поняли вначале, зачем она привезла к нам еще одного ребенка. Мы сами вечно ходили голодные. Основной нашей едой на протяжении всего года были хлеб, картошка и самые дешевые макароны. Хорошо, если с маслом! Правда, брат уже давно сделал открытие: даже в нашем городе люди не выжимают кетчуп из пакетов до конца. И мы рылись в помойках. Так что макароны ели с кетчупом. Но в нашем городе еду в помойку не выбрасывали. У нас люди все съедали сами.
Летом и ранней осенью, конечно, было проще – мы собирали ягоды, воровали яблоки, разбирались в грибах. Мать с ранней весны варила нам супы из одуванчиков, крапивы, сныти и щавеля, которые тоже собирали мы, хотя нам хотелось мяса. Уже переехав в Петербург, я смеялась, когда люди говорили мне, что сныть – сорняк. Я много раз это слышала! А у нас она шла в суп, салат и использовалась как приправа, если в доме появлялось мясо.
Его добывал старший брат, который в семь лет уже умел ставить силки на зайца и рябчика, как делали наши предки, пока огнестрельное оружие еще не изобрели и пока оно имелось только у знати, рыбу удили втроем – брат, сестра и я. На рыбалку меня стали брать с трех лет. Сестра была на год старше, брат – на четыре. После меня родился еще один мальчик, но к приезду тети Люси он еще лежал в люльке. Детской кроватки в нашей квартире не было. Я не знаю, где мать раздобыла старую деревенскую люльку, я такие потом только в фильмах видела. Никто не верил, что я свои первые месяцы после рождения тоже спала в такой. Мы с братом и сестрой вместе спали на широком топчане. Люлька висела в нашей комнате, и мы ее качали, если маленький брат начинал плакать. А во второй комнате мать принимала гостей, конечно, все были мужского пола. Мы знали, что должны сидеть тихо и не должны позволять младшему брату раскричаться, тогда, возможно, утром у матери будут деньги и она купит нам что-нибудь вкусненькое. Хотя для нас все было вкусненькое.
Мама с тетей Люсей когда-то встречались в детстве, вроде их даже отправляли в один лагерь. То есть мама сразу же узнала тетю Люсю. «Ой, какая ты стала красивая!» – сказала мама. Не уверена, что тетя Люся узнала маму – даже мы видели, как она изменилась за последние два года. И если тетя Люся стала красивее, мама стала… выглядеть хуже. Но зачем-то тетя Люся приехала. Мать сразу отправила нас в нашу комнату. Для нас это было обычным делом. Мама всегда нас отправляла, если приходили гости. Только, как я уже говорила, обычно приходили мужчины, а родственников у нас не было. То есть мы считали, что их нет, до приезда тети Люси. Хотя когда-то мама упоминала двоюродную, троюродную или четвероюродную бабушку, которая жила в какой-то деревне, но наотрез отказалась брать нас на лето. Вроде это было до моего рождения. Эта бабушка отправила маму вон со старшим братом, и так отправила, что мама даже больше не предпринимала попыток к ней поехать.
Тетя Люся сразу же вручила каждому из нас по небольшой упаковке зефира – в каждой лежало по три штуки. Это было царским подарком. Мы поблагодарили и отправились в нашу комнату обсуждать нашу гостью.
Увидев больного ребенка, брат сказал, что тетка, наверное, к ведьме. Переночует у нас, а с утра отправится искать нужный дом. Ночью это сделать невозможно. Дорогу никто не покажет. Мы слышали, что в деревне неподалеку от нашего городка живет ведьма, у которой лечились многие люди. Приезжали к ней и из Петрозаводска, и из Петербурга. Я сама ее никогда не видела. Ее видела сестра и рассказала об этой встрече нам со старшим братом. Наша мать попалась где-то этой ведьме на глаза, когда была беременна нашим младшим братом. Она вела сестру к врачу, потому что у нее разболелось ухо. «Не рожай больше, – сказала ведьма. – Все равно не жильцы». Сестра тогда очень испугалась. Почему не жильцы? Или ведьма говорила про будущих детей и к нам это не относилось? Ухо у сестры быстро прошло, вообще мы трое оказались удивительно здоровыми детьми. Закаливание у нас проходило естественным способом. Да и нянчиться с нами было просто некому, ни бабушек, ни дедушек не имелось, мать периодически где-то работала, по крайней мере, с нами не сидела, поэтому, если у нас поднималась температура, мы особо в постели не залеживались. В результате у нас выработался прекрасный иммунитет, как у бездомных собак и кошек. Дом у нас был, то есть квартира, но ее состояние… оставляло желать лучшего, если мягко выразиться.