– Он врет, – глядя на Олега, презрительно процедила Эри. – Он не следил за приборами. Сериал смотрел.
– Что-о?! – вскинулся Олег. – Да как ты…
– Тихо! – оборвал Григорий Алексеевич. – Олег. Ну-ка, посмотри на меня.
Толстяк с вызовом, ненавистно глянув на Эри, вскинул голову.
– Проверить, чем ты занимался, очень просто, – с нехорошей мягкостью проговорил Григорий Алексеевич, – нужно всего лишь открыть твой планшет и посмотреть вкладки. Ты готов их показать?
Олег побагровел. И в несколько секунд, под взглядом Григория Алексеевича, превратился из взрослого, оскорбленного в лучших чувствах мужчины в нашкодившего мальчишку.
Григорий Алексеевич покачал головой.
– Уходи, – брезгливо кивнул в сторону двери. – Тебе давно не десять лет. Тогда мне прибегнуть к крайним воспитательным мерам не позволяли, а сейчас, увы, уже поздно. Что выросло, то выросло… Убирайся.
Олег хватанул воздуха.
– Какая же ты дрянь! – выпалил в сторону Эри. И выскочил из клиники, громко хлопнув дверью.
А Эри уронила голову на руки и разрыдалась.
– Он ненавидит меня! – заливаясь слезами, выкрикивала она. – Меня все, все ненавидят!
Григорий Алексеевич долго ее успокаивал. Говорил, что Эри неправа и всё надумала. Ее ценят, любят, а Олег поступил мерзко. И, если он сам не поймет, что нужно извиниться, придется это объяснить. Переживать и плакать тут в любом случае не о чем.
Врач проводил Эри до комнаты – другие ребята жили в общих спальнях, а Эри, как старшей, выделили отдельное помещение. Когда-то она этим ужасно гордилась – пока не поняла, что ее просто-напросто отселили от остальных.
Заснуть Эри, как ни пыталась, не смогла. Решила, что надо вернуться в клинику – Григорий Алексеевич наверняка еще не спит, приспособит полуночницу к какому-нибудь делу. А может, поболтает с ней немного – единственный человек, с кем Эри могла себе позволить быть откровенной.
Но, подойдя к клинике, поняла, что Григорий Алексеевич не один. Из-за неплотно прикрытой двери доносился голос Елены Викторовны. Эмоции обоих Эри тоже слышала.
Когда-то она дала им обещание не слушать эмоции и честно старалась этого не делать. Но сейчас чувства этих, обычно сдержанных людей, кипели так, что Эри замерла у дверного косяка. А в следующий момент услышала свое имя.
– Эри плохо, Лена, – говорил Григорий Алексеевич. – Она мучается, пойми!
– И ты всерьез полагаешь, что, рассказав ей правду, облегчишь страдания?
Елена Викторовна говорила холодно, и Григорий Алексеевич, вероятно, принимал эту холодность за чистую монету. А Эри слышала другое: Елена Викторовна чего-то боится. И боится, что Григорий Алексеевич распознает за ее холодностью этот страх.
– Ты считаешь, что для девочки не станет потрясением узнать, что ее отец – адапт? Что она появилась на свет в результате насилия?
– Лена. – Григорий Алексеевич тоже умел говорить ледяным тоном. – Эту сказку – о насилии – будь добра, оставь Вадиму.
– Ты… – голос Елены зазвенел. – Ты мне не веришь?!
– Нет. Я и тогда, восемнадцать лет назад, тебе не поверил. Что было, не знаю, свечку не держал. Но я знаю тебя. И немного – этого парня.
– Не напоминай мне о нем!
– И рад бы, но ты сама вынуждаешь. Я не верю, что он способен на насилие.
– Адапт?! – Елена расхохоталась. – Грегор, ты сам-то себя слышишь? Ветер не дует, огонь не жжет! Адапт не способен на насилие – человек, которого воспитывали убийцей!
– Его воспитывали солдатом. Это разные вещи.
– Да кем бы ни было! Неужели не помнишь, какое побоище он устроил, когда пытался сбежать?
– В том и дело, что прекрасно помню. И, поверь, в «побоищах» кое-что понимаю. Парень действовал максимально аккуратно – хотя мог нанести людям, с которыми дрался, гораздо больший вред… Но я – это я. Вадим в рассказ о том, что парень воспользовался твоим бессознательным состоянием, поверил, от идеи сообщить об этом вопиющем случае Герману отказался – и я не стал вмешиваться. И, если бы не Эри, вообще не завел бы этот разговор.
– Хорошо, возвращаемся к тому, с чего начали, – голос Елены зазвучал примирительно. – Почему ты считаешь, что Эри должна узнать правду? Ты вообще представляешь, каким это будет шоком? Девочка и так переживает из-за своей непохожести на других – а мы объявим, что ее эмбрион не был сформирован искусственно? Что она не росла в инкубаторе, как другие? Что ее биологическая мать – я, и скрываю этот факт? Что ее отец – адапт, который понятия не имеет о ее существовании? Если вообще жив до сих пор.
– Жив, я наводил справки… Да. Я считаю, что именно это и надо сказать. Однажды мы уже скрыли правду, от Кирилла. Вспомни, чем всё закончилось… Кроме того, есть вероятность, что Эри захочет познакомиться с отцом. При всем уважении – мне кажется, он поймет Эри куда лучше, чем мы с тобой. С ним она будет чувствовать себя на равных. Да элементарно узнает, что она не одна такая – «слышащая» и «звенящая»! Уверен, что девочке уже от этого станет легче.
– И когда ты собираешься все это вывалить?
– Да хоть завтра. Зачем тянуть?
– Нет. Я против поспешных действий. Эри надо подготовить к этой мысли. Да что Эри – мне самой надо привыкнуть! Нужно подумать, как мы преподнесем информацию Вадиму, другим людям. Подготовить, так сказать, почву – если ты так убежден, что своими действиями мы сотворим благо, а не навредим.
– И каким образом ты собираешься «готовить почву»?
– Пока не знаю, надо подумать.
Глава 2.
Эри. Бункер
Григорий Алексеевич с Еленой Викторовной разговаривали и дальше, но дальше Эри не слышала. Стояла, ошеломленная, и не скоро заставила себя сдвинуться с места. Новые знания не укладывались в голове.
У нее есть мать, и это Елена Викторовна. У нее есть отец, и это неизвестный адапт.
Мать.
Отец.
Слова из энциклопедии, из мира до того как все случилось.
Ни у кого в окружении Эри не было матерей и отцов. Родители взрослых погибли, новое поколение появлялось на свет посредством искусственного зачатия.
«Бесконтрольное размножение – удел животного мира, – рассказывала воспитанникам на уроках Любовь Леонидовна. – А мы не животные. Мы – люди, человеки разумные. И в нынешних обстоятельствах, когда полноценная жизнь на поверхности не представляется возможной, естественный выбор разумного человека – избирательная, строго контролируемая рождаемость. До того как все случилось, людям была свойственна беспечность. Людей было много, ресурсов, необходимых для нормального существования – еще больше. А сейчас ситуация в корне изменилась.
Адапты выбрали инволюцию в животный мир. Перестройку собственного организма под изменившиеся природные условия. Отказ от цивилизации и возвращение в каменный век – что ж, это их решение, мы признали за ними право выбирать. Но повлиять на наш выбор они, к счастью, не способны.
Вакцина, которую создал Вадим Александрович, не адаптирует организм к окружающей среде – она заставляет работать детородные клетки. Функционировать так же, как до катастрофы. Вы, растущие здесь, ничем не отличаетесь от прежних людей – но в корне отличаетесь от детей, которые рождаются у адаптов. Уточню: они именно рождаются! Зачатие и роды происходят естественным путем, как у животных».
В классе при этих словах воспитательницы обычно фыркали. Эри тоже фыркала вместе со всеми – как звери, надо же! Она живо представляла себе адаптов, заползающих на коленях в какую-нибудь специально вырытую нору и лезущих там друг на друга – словно кролики в питомнике, – и с трудом удерживалась от смеха. А потом у адаптов рождаются детеныши и ползают вокруг адаптки-матери. Толкаются, испражняются… Фу-у! Насколько же примитивным мозгом надо обладать для того, чтобы добровольно на такое соглашаться?
Эри видела адаптов не раз. Хотя в Бункере общение малышей с «варварами» молчаливо не одобрялось, она была слишком любопытна для того, чтобы держаться подальше. С интересом разглядывала приходящих в Бункер мальчишек, привозивших продукты: внешне они разительно отличались от ребят, с которыми играла и училась Эри.