Только сейчас замечаю, что дверь тут – одинарная. В девяностые годы граждане моей страны спешно обзаводились двойными железными дверьми и решетками на окнах и балконах. Дома стали похожи на следственные изоляторы, а жильцы – на недоверчивых и бдительных надзирателей.
Но эта дверь – тяжелая, еще в древности обитая дерматином и медными гвоздиками, была вне временных потрясений. И звонок на ней сохранился старый – из прошлого века, механический. Надо было покрутить устройство, похожее на ключик к заводным машинкам с той стороны, и в темном коридоре раздавался скрежещущий звук. В квартире слегка пахнет сыростью, старым деревом и картошкой – на площадке кто-то из соседей хранит сундук с овощами. Я распаковываю вещи и устраиваю их в большом кафедральном гардеробе. Кроме него тут встал антикварный комод и тахта с высокими резными спинками. На комоде – бронзовая статуэтка какой-то античной богини. В руке у нее подсвечник.
Вторая комната содержит в себе старое пианино, письменный стол, несколько резных стульев и кинематографичный кожаный диван с круглыми валиками, какой можно видеть в музее-квартире Ленина в Кремле. Обеденный стол расположился в просторной кухне, тут же навалился на пол всей тяжестью замечательный буфет с цветными стеклами в дверцах. В буфете полно старой посуды – мне нравятся медные стопки и хрусталь. Ванная несколько запущена, и я решаю два дня посвятить генеральной уборке. Я еще некоторое время совершаю передвижения по квартире, пью зеленый чай, съедаю кукурузный початок из вакуумной упаковки и погружаюсь в прохладу старой кровати. Отблеск фонаря во дворе ложится на подсвечник в руках бронзовой богини и кажется, что она зажгла для меня ночник. Сегодня мне ничего не приснится.
***
Утро следующего дня застает меня в промтоварном магазине – я покупаю все для правильного содержания жилья. Потом меня можно наблюдать в туалете и ванной комнате – я чищу сантехнику, кафель и зеркала. Теперь я могу лечь в теплую воду – я очень соскучился по этому ощущению. В Сретенске мы жили в полублагоустроенной квартире, а в артели была баня. Искушение так близко, что я готов сделать это прямо сейчас, но инстинкт напоминает о наступающем голоде. Надо идти в магазин – и это одно из самых ненавистных мне занятий. Выкурив сигарету на кухне, я решаю сходить в какое-нибудь кафе, а на вечер купить овощей и сока.
По сравнению с утром, заметно потеплело. В Чите нередки такие вот теплые дни в ноябре, когда можно обойтись без шапок и перчаток. Впрочем, шапки я не ношу уже много лет и только в тайге надеваю вязаные изделия, почему-то именуемые пидорками. Я незнаком с читинским общепитом, и потому сейчас решаю дойти до «Империи», надеясь, что днем там нет музыки, и есть супы.
Музыки в «Империи» и, правда, нет. Зато там опять сидят две брюнетки – золотая и симпатичная. Перед ними – на треть опустошенная бутылка красного вина и тарелки с какой-то едой. Неприветливая девушка в черно-белой униформе принесла мне овощной суп, минералку и чашку эспрессо. Я решаю пересесть так, чтобы оказаться к брюнеткам спиной, но поздно. Та, что ушла в прошлый раз с седовласым эрегированным мачо, направляется ко мне.
– Здравствуйте, можно к вам присесть?
– Добрый день. Прошу! Правда, я уже почти закончил и ухожу.
– Вы что, меня боитесь? – в ее интонации чуть пьяненькие нотки и задор начинающей чувствовать старость женщины. Статус «в активном поиске» крупно написан на ее лице.
– Совсем нет. Но я уже пообедал, и собираюсь домой.
– А вы всегда обедаете в ресторанах? – в вопросе завуалирован интерес к моей состоятельности.
– Нет, конечно. Просто сегодня устал от домашних работ, и лень было готовить.
– А вы еще и домашними работами занимаетесь? Ну, надо же, какой мужчина! А что же жена ваша делает? – разведка боем продолжилась. Брюнетка уже полулежит объемной грудью на столе, и колдует голосом и глазами.
– Я не знаю, что она в данный момент делает, мы живем теперь в разных федеральных округах, – мне почему-то не хочется грубо отшивать брюнетку. Наверное, сегодня и вправду по весеннему тепло.
Брюнетка блестит губами и глазами.
– Как интересно! Она в командировке?
– Она замужем за доблестным пограничником.
– А, так вы один? Вот откуда обед в ресторане и домашние хлопоты! А откуда вы, если не секрет?
Допрос, явно имеющий конечную цель, прерывается приближением золотой подруги. Правда, сейчас на ней золота куда меньше.
– Ира, я не поняла, ты идешь или тут остаешься? – она демонстративно игнорирует меня и клокочет от злобы. Я не могу понять, чем эта злоба вызвана, но такие интонации мне очень хорошо знакомы. Я решаю больше никогда не приходить в «Империю».
– Ну и остаюсь, – внезапно спокойно говорит та, которая оказалось Ирой.
– Нас ждут, если что. Звонили уже.
– Неля, езжай сама. Я тебе сказала, что мне эти люди вообще ни о чем.
– А! Значит тут – о чем?
– Может быть!
– Дура, мля… – Неля глотает окончание фразы, и стремглав исчезает. Я недоуменно смотрю на Иру.
– Да, достала она, если честно. Развелась с мужем. Теперь ей мужик один понравился. Он женат. Она для него так – яйца разгрузить по субботам. Она решила – отобью. Идиотки кусок. Ну а у этого мужика друг есть. Мерзкий такой и тупой. Все время ржет просто так, или анекдоты старые рассказывает. Сегодня они внезапно сауну заказали. Развлечься мальчикам захотелось. Но я-то не девочка по вызову. Путь Нелька сама их обслуживает.
– Из всего сказанного я делаю вывод, что вы тоже не замужем?
– Была, конечно. Сыну шесть, дочке двенадцать. Сейчас каникулы, они в Приаргунске у моей матери. Слушай, – предсказуемо переходит на «ты» она, – давай выпьем? Одна не могу, а расслабится охота. Ты не подумай, я не алкашка, просто бывает: накатит что-то. А ты, мне еще в тот раз понравился. Я даже обиделась, что ты танцевать не пошел со мной. Потому с этим козлом и ушла, а он депутатом оказался. Такую херню начал нести. В свою партию принять хотел – прямо там, на улице. Потом целоваться полез. В гости напрашивался. Ну, и послала я его.
Закончив оправдательную речь, Ира ускользает за свой стол, и возвращается с бутылкой, тарелкой с крабовым салатом, и сумочкой. Меня слегка тошнит от запаха из тарелки. Про себя отмечаю дурновкусие Иры запивать красным вином блюда с морепродуктами.
– Прости, Ира, я не пью вина. Голова от него болит. Я кофе себе закажу, хорошо?
– Ты что, совсем не пьешь? – теперь в ее голосе заинтересованность уже совсем иного рода, непьющие мужчины моих лет сегодня – уже редкость. Скорее всего, Ира испила свою чашу вместе с алкоголиком – мужем.
– Нет, совсем не пить не получается, но я не пью в системе. Иначе это становится невкусно и скучно.
– Как интересно. Все бы так думали!
Я жду начала монолога о муже – придурке, козле и алкаше, о несчастных детях, и уже думаю, под каким предлогом исчезнуть из ресторана. Но Ира пьет вино и замолкает. Она задумчиво крутит бокал по скатерти, смотрит в окно, освещенное внезапно разыгравшимся, и совсем не зимним солнцем, затем улыбается мне какой-то домашней улыбкой, нейтрализующей ее напускную грубость и небогатый лексикон, и спрашивает просто и светло:
– Ты сейчас куда?
– Домой. Сегодня и правда, устал с утра…
Ира по-прежнему полна несколько пьяноватой решительностью и отчаянием тридцативосьмилетней женщины.
– Возьми меня с собой, а? Нет, если я тебе не нравлюсь, прости, так и скажи, я пойму. Я вообще понятливая. Просто сегодня что-то накатило. Не хочу быть одна. У тебя лицо такое, располагающее. От тебя гадости не дождешься.
«Слушай друг, у тебя хорошие глаза», – вспоминаю я известную нескольким поколениям фразу героя Фрунзика Мкртчана, и улыбаюсь. Ира понимает мою улыбку неправильно.
– Ну вот, ты надо мной смеешься! А я серьезно, – включает она еще и делано-капризные ноты.
– Нет, я не смеюсь, – на самом деле я скоротечно думаю – нужно ли мне это внезапное приключение и вдруг понимаю, что да, нужно. К тому же у меня давно никого не было. Последний раз это произошло летом, в сретенской гостинице, с заезжей художницей из Иркутска. Их разношерстная компания путешествовала в Приморье и задержалась у нас для осмотра старинного еврейского кладбища. Ее звали Олеся, у нее были сильные прохладные бедра и жадные губы. Мы расстались, даже не обменявшись телефонами, и я вспомнил о ней только сейчас.