Вместо предисловия
Не так давно вступил в силу приказ министра ВД РФ, запрещающий своим подчиненным выезд за границу. Исключение составили страны СНГ, Китай, Вьетнам да Куба. Таким образом, с окончанием эры беспрепятственного пересечения границы миллионной армией сотрудников внутренних дел все более-менее понятно.
А вот как и когда эта эра началась? На этот вопрос мне отвечает бывший капитан милиции УВД Свердловского облисполкома Александр Куприн, с которым я познакомился тут, в солнечном Лос-Анжелесе. Мы кормим чаек на его яхте и мирно беседуем:
– А почему, собственно, ты считаешь, что был первым, кого отпустили туристом в капстрану?
– Ну это просто – я не слышал ни о чем подобном. Никто и никогда из огромного гарнизона Свердловской милиции не выезжал за границу. Ни один из сотрудников не имел загранпаспорта. Я не исключаю, что в столичном главке МВД могли быть единичные блатники, дети генералов, у которых была возможность выезжать в соцстраны, но в Свердловске таких не водилось. Выезд действующего сотрудника в капстрану во времена развитого социализма был просто немыслим.
– И вот наступил 1988-й год…
– Не наступил, а уже подходил к концу, когда 4 октября на станции Свердловск-Сортировочная произошел взрыв вагонов с гексогеном. В небо поднялся огромный гриб, по всему городу повылетали стёкла – об этом много писали и есть пара документальных фильмов. Была объявлена тревога – мы обходили развалины, искали раненых, составляли списки пропавших, опрашивали людей – обычная милицейская работа.
– Ну а ты-то чем отличился?
– В тот день ничем. Я служил начальником отделения в одном из РОВД города – Октябрьском. На нашей территории находились все крупные гостиницы города, и именно нам выпало размещать пострадавших – потерявших жильё. Звучит обыденно, но это оказалось очень и очень непростым делом. До этого я почти семь лет проработал в уголовном розыске, обслуживая как раз эти гостиницы, дружил с директорами, и конечно же, эту работу поручили мне.
В начале декабря из отличившихся на ликвидации последствий взрыва начали формировать тургруппу в Италию. В основном, конечно, из сотрудников скорой – они сработали безупречно, но еще вошли трое блатников, два пожарника и я – в качестве замруководителя.
– Это «смежники» так решили?
– Конечно. Все проходило под их контролем. КГБшники инструктировали меня много и часто, причем в последний раз вызвали поздно вечером, меньше чем за сутки до отъезда – я был уверен, что всё отменяется. Инструктажи были бестолковыми – никто из них никогда за границей не был, и всё сводилось к трём вещам: обращать внимание на неитальянцев, стремящихся к контактам с советскими туристами, на русскоговорящих местных, если таковые вдруг появятся, и на тех из группы, кто норовит обменяться данными либо просто просит у местных адреса.
И вот 23 декабря года мы выехали поездом в Москву, переночевали в гостинице «Россия», а 25-го вылетели в Рим.
– А ты знал, что не вернешься?
– Конечно! Ведь второго шанса не было бы. К тому же у меня была стопроцентная уверенность, что страна вот-вот рухнет – всё-таки я работал в милиции и видел, чувствовал скорый конец социализма.
– Расскажи, как ты ушел от группы.
– В автобусе по дороге из аэропорта меня начала бить нервная дрожь, и я понял, что свалить надо прямо сейчас, что если я начну ходить на экскурсии и выбирать момент – пройдёт пик моей решимости. Было около двух часов дня, и, еще до размещения, автобус завез нашу группу на обед в какой-то ресторан. Все стали с аппетитом есть, а я обнаружил, что дрожь моя усилилась и воротник рубашки стал мокрым от пота. Я попросил у кого-то сигарету, хоть никогда не курил, вышел на улицу и, постояв с минуту, чтобы меня можно было видеть изнутри, ушел прочь, машинально сминая в руках мокрый от пота табак. В моей жизни это был момент наивысшего нервного напряжения. В каком-то маленьком отеле попросил вызвать такси. Молодой парень, видя моё состояние, сразу встревожился – дал воды. Я объяснил по-английски, что мне надо в посольство США и что я только что убежал от группы советских туристов. Он усадил меня в машину и рассчитался с водителем. И вот я еду по пустому городу – итальянцы праздновали Рождество – в полнейшую неизвестность. У меня не было денег – их должны были выдать в отеле. Паспорта тоже не было – их собрали еще в автобусе для размещения. Но всё это было ерундой в сравнении с тем, что… посольство было закрыто в связи с праздником! По периметру здания стояли итальянские полицейские с облезлыми автоматами – они не пускали меня к входу, но и я не уходил. Это оживление было замечено изнутри, и к красивым витым воротам подошли сотрудники внутренней охраны. Я как мог объяснил им свою ситуацию, меня тут же пропустили внутрь, предложили кофе и бутерброды. Через полчаса пришли двое, один из которых говорил по-русски. Звали его Сэм.
– Американец, значит?
– Ну да, только русский. Я с ним подружился. Он девятнадцатилетним солдатиком убежал в 60-х в Западный Берлин, оттуда в Штаты, затем долго воевал во Вьетнаме и вернулся в Европу, уже будучи федеральным служащим США. Работал в Германии, Западном Берлине и вот теперь в Италии. Очень хороший дядька – бесценную помощь мне оказал. Семён зовут.
– А второй кто был?
– А второй был значительно моложе и, возможно, все ещё на службе – я про него говорить не буду. Вдвоём они занимались мной следующие 48 часов. Сначала долго расспрашивали, исписывая желтые листы – на это ушел остаток дня. Я очень нервничал из-за того, что, кроме удостоверения МВД, я ничем не мог подтвердить свою личность, но на следующий день на помощь мне пришел… советский посол в Италии! Фамилия его была Луньков. Он требовал встречи со мной и тем самым невольно подтверждал мой статус. Встречаться с ним я отказался. Тогда пришли люди из МИДа Италии – тут уже нельзя было ничего сделать. Они попросили американцев выйти, и я несколько раз подтвердил им свой отказ от встречи с любыми советскими чиновниками. Итальянцев это устроило, и они ушли. Все это время я сидел в маленьком кабинете с ворсяным полом на первом этаже посольства. В какой-то момент туда зашла очень красивая, атлетичная девушка с русыми волосами. На плохом русском она поинтересовалась, носил ли я форму и будут ли у меня проблемы в случае возвращения? Я ответил на эти два вопроса, она пожала мне руку и ушла. Сэм объяснил, что эта девушка – консул и я только что получил статус беженца. Консулов и чиновников с правами консулов тут полно, сказал он, но они почти все разъехались по домам на Рождество, и нам очень повезло, что эта спортсменка оказалась в Риме. А иначе пришлось бы тебя переправлять в Мюнхен, в специальный лагерь.
И вот всего через три дня – 28 декабря 1988 года рейсом авиакомпании PanAm я прилетел в Нью-Йорк. Совсем недавно самым высоким зданием для меня был Свердловский обком КПСС, а теперь я стоял в центре Манхэттена, и, задрав голову, смотрел вверх, и в голове кружилась глупая песенка с припевом "…а я маленький такой".
Тут мне снова очень повезло – я попал под крыло прекрасной организации International Rescue Committee (IRC). Эти хорошие люди и стали моими гидами, советчиками и спонсорами на месяцы новой жизни.
– А что же происходило в Свердловске?
– Туда прилетела целая бригада из Москвы, долго опрашивали всех моих сослуживцев, друзей и знакомых. Всем потрепали нервы, но уволили только замполита. Довольно скоро всё успокоилось. Наступил 1989 год – смутное время, начало больших потрясений. Скоро в стране началось такое, что все позабыли про беглого мента…
Хочу добавить, что в Нью-Йорке наш бывший милиционер не задержался и переехал в Лос-Анджелес, где и живет уже много лет, успешно занимаясь бизнесом.
`(Константин Боровой для "Эха Москвы")