Вариться в этом соку без особого запаха трудно. И меня выворачивает наизнанку от того, как воняет вся моя одежда, как воняет моя комната, как воняет двор перед домом. Я знаю, кто я такая, знаю, кто моя семья. Хочу вырваться, но жизнь – подлая тварь – вертит передо мной задом и ржет до коликов, потому что мало трагедии в счастье. Ей интереснее наблюдать за тем, как бедный муравей корчится под безжалостной лупой.
Дома никого нет. Я недоуменно хмурю брови, а потом выдыхаю, потому что как бы паршиво не было, дышать все равно приходится. Наверно, в этом и есть вся суть – дышать тогда, когда дышать больно. А люди ищут великий смысл. Возможно, в жизни вообще нет смысла. А за смысл нужно принять то, что нам в определенный момент нужно. Даже смешно как-то. Спросите меня: в чем смысл жизни? И я вам отвечу: в том, чтобы дожить до завтра. И так каждый день. Не глобально как-то, верно?
Я стягиваю кроссовки и бросаю мантию на скрипучий стул. Плетусь на кухню, то и дело, оглядываясь по сторонам. Предков нет, надеюсь, они и не вернутся. Ушли за пивом и позабыли путь домой, вот такую бы историю я прочитала. Знаю, паршиво так говорить о тех, кто меня вырастил, и все такое. Но трудно нормально относиться к родителям, когда они не хотят нормально относиться ко мне. Возможно, в детстве еще прощаешь всякие глупости, не замечаешь очевидных вещей. Но сейчас глупо закрывать глаза. Тогда я стану не просто жалкой, но и глупой. Да, предки играют большую роль в моей жизни, но не хорошую, к сожалению. Они, скорей, вечные антагонисты.
Наливаю себе стакан воды и принимаюсь жарить яичницу. На кухне становится тут же душно, а запах поднимается жирный, будто я не яйца на сковородке жарю, а плескаюсь маслом в разные стороны. Я и не знала, что так проголодалась. Набрасываюсь на обед, как ненормальная и смотрю дешевое шоу по телеку, пачкая пульт жирными пальцами. Если честно, иногда я понимаю, что хочу слишком многого. Жалуюсь на то, что мои родители неотесанные алкоголики, тогда как сама похожа на их отпрыска по всем пунктам. Но в глубине души я убеждаю себя, что я еще не потеряна. В конце концов, Кори дружит со мной, хотя живет в чудесной семье. Его родители – оба доктора. Получают кучу денег, но он все равно не ворочал нос и не относился ко мне предвзято. Может, конечно, он просто такой человек. А, может, и я еще не свалилась на дно той самой общественной ямы, о которой мне рассказывала деканша.
Приподнимаю стакан с водой и хмыкаю: с окончанием университета, Реган. Теперь ты свободна. Ну, относительно. Освободилась от одного, погрязла в другом.
Проходит много времени, прежде чем входная дверь распахивается. Я вяло и сонно вздрагиваю, понимая, что уснула прямо на кухне, водрузив голову на руки, и растерянно оглядываюсь. Что меня так изморило – хороший вопрос.
– А ты возьми и попробуй так жить, тупая идиотка! – Взвывает отец, и я узнаю в его голосе те самые нотки, после которых мне непременно попадает. Дверь хлопает, мать тут же взрывается плачем, а пол сотрясается от громких шагов. – Чего ты ревешь?
– Я не реву, я не…
– Задолбала со своими психами!
– Хватит на меня орать!
– А ты прекрати истерить! Иначе…
Отец не договаривает, потому что проходит на кухню и видит меня. Я не помню, как он выглядел до того, как начал пить. Сейчас он сморщенный, как апельсиновая кожура. У него старая, сероватая кожа, которая всегда обветренная. Квадратный подбородок зарос, а на скрученных, коротких волосках пена от пива.
Он смотрит на меня и рявкает:
– Что здесь забыла?
Обычно я молчу. Отец все равно не ждет, что я отвечу. Но сегодня мне хочется что-то сказать, может, потребность какая-то в опеке появляется, поэтому я отрезаю:
– Я диплом получила. Вон. – Киваю на стол. Документы валяются под квадратной шапкой. – А вы где были?
– Не твое дело.
Он тянется к холодильнику за пивом, и в этот момент на кухню вваливается мама. Я нехотя перевожу на нее взгляд и вижу то, что всегда вижу: размазанные, кричащие тени, в глазах полопавшиеся сосуды, помада на пол-лица. Она порывисто смахивает слезы и тихо шипит себе что-то под нос, наверняка, проклинает этот день, этого мужчину, этот дом. Но не думаю, что папе интересно. Захлопнув холодильник, он открывает банку с пивом – она щелкает с пронзительным звоном – и поворачивается к маме лицом.
– Что уставилась?
– Ты не должен был рассказывать обо всем Сьюзи. Не должен выставлять нас…
– Я буду делать то, что хочу, рот закрой, ясно? – Он взмахивает рукой, пиво пластом льется на пол, а я крепко зажмуриваюсь. – Ты трахалась с ее мужем, и со мной трахалась. Ты со всей школой трахалась, Мэндис, поэтому просто завали свой рот и не капай мне на мозги, уяснила? Ты поняла?
– Натан, прекрати, прекрати орать! Прекрати!
Они взвывают, как дикие животные, а я незаметно поднимаюсь из-за стола и бреду к выходу. Не могу это слушать, не могу там даже находиться. Бывает, тебя мутит от одного лишь звука чьего-то голоса. Именно так я переношу голос отца: ядовитый и хриплый, как у заядлого курильщика. Меня тошнит.
Собираюсь подняться к себе в комнату, как вдруг замечаю у двери стопку писем. Не знаю, что на меня находит. Ор за спиной превращается в тихое жужжание, которое сейчас не имеет никакого значения.
– Вот, черт, черт, – я пулей бросаюсь к почте. Падаю у двери на колени и дрожащими пальцами перемешиваю конверты. Счета, счета, счета.
«ЙЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ».
На конверте расписными, огромными буквами вычерчен девиз университета:
Lux et Veritas – Свет и Истина.
Я буквально задыхаюсь, попросту не могу дышать. Наверно, так себя ощущают те, у кого решается очень многое. Такой важный момент, а я даже языком пошевелить не могу. Будто умственно отсталая, мычу, качаюсь из стороны в сторону и разглядываю листок, не понимая, что именно он такое. Шанс? Цель? Тот самый смысл?
Разрываю конверт и достаю письмо. Глаза мои моргают часто-часто, и я боюсь, что взлечу ненароком, но я не взлетаю. Я опадаю, как опадают листья осенью. Или как с неба на нас валятся дождевые капли. Или как бомбы, которые бросают на гражданские дома. Я опускаю руки, а взгляд поднимаю вверх, наверно, ищу ответ где-то там, над головой. Но я его не нахожу.
«Уважаемая мисс Реган Анна Баумгартен,
Мы рассмотрели Ваше предложение и вынуждены его отклонить.
С наилучшими пожеланиями, Мэрилин Итон».
Не знаю, что хуже: то, что меня сочли неподходящей кандидатурой, или то, что меня навсегда заперли в этом месте. Янгстаун – мой дом, моя клетка.
Неожиданно до меня доходит, что все кончено. Что я навсегда здесь останусь, и что я буду свидетелем этих скандалов вечно, и я буду слушать этот ор и купаться в этой вони, и ничего не изменится. Никогда.
– Что это у тебя? – Взвывает голос отца за спиной. Он вырывает конверт из моих рук так быстро, что я даже не успеваю среагировать. Испуганно оборачиваюсь, а у него уже не лицо, а рожа, налитая злостью. Из ноздрей вылетает горячий воздух. – Какого хрена?
Он переводит на меня желтоватый взгляд. Только дети алкоголиков поймут, что я имею в виду. Желтый взгляд, не в плане, что его глаза наливаются огнем. Просто глазные яблоки кажутся изношенными, мутными и грязно-желтыми, как цвет пива, которым отец себе брюхо набивает.
Хотите – верьте, хотите – нет, но ответить мне нечего. Я просто смотрю на него, а он смотрит на меня, и это самый долгий зрительный контакт, который произошел у нас за год или за два. В конце концов, он делает то, что всегда делает. Размахивается и хорошенько бьет меня по лицу. Я теряю равновесие и с колен полностью валюсь на пол. Он хочет меня еще раз ударить, но внезапно появляется мама. Она накидывается на него со спины.
– Не надо, Натан, не надо! – Ревет она не своим голосом. – Ты покалечишь ее!
– Убери руки, Мэндис!
– Пожалуйста, прошу тебя…