Если место еще вакантно, устройте на него моего двоюродного племянника Таббза, предъявителя сего. Условия: 50 акций по 5 фунтов, 2 фунта предоплаты. За приобретение акций ручаюсь.»
— О, а дядя не промах. Значит место еще не занято. А сколько я буду получать?
— Сейчас же отправляйтесь к Дамбреллу, в Минсинглейн, — ответил Баррел, черкнув несколько строк наискосок письма.
Найти Дамбрелла оказалось делом нелегким.
— Да вы счастливчик, Таббз, — сказал он. — А я как раз собирался написать Джекобу Файфулу и пообещать это место его племяннику, но ваш дядя — хороший мой друг, поэтому я поручаю должность вам. Завтра в девять часов утра мы отправляемся в Лланкаррег. У нас подобралась большая компания. Присоединяйтесь к нам. Юстонский вокзал. Дело стоящее, вот полюбуйтесь-ка.
Дамбрелл подошел к сейфу и достал из него несколько небольших свертков в китайской шелковой бумаге. Он развернул пару свертков — в каждом лежал великолепный золотой слиток. Дамбрелл прочел наклейки:
5-го мая — 3 унции.
6-го мая — 5 унций.
7-го мая — 8 унций.
— Шестого мая запустили новый «эрлангер», поэтому выработка возросла вдвое.
— А что такое эрлангер?
— Новая машина, названная так по фамилии изобретателя-американца. Прекрасный малый. Завтра вы его увидите. Он сейчас там, в Уэльсе. Руководит работами. Пойдемте. Пожалуй, не грех выпить за знакомство бутылочку шипучего и пообедать в ресторане. Томас, сбегайте к Симкоксу, скажите, чтобы прислал один салат из омаров и один «стилтон». Да поживее. Да прихватите бутылочку «моэта.». И не забудьте пригласить мистера Пэрри.
Итак, воздав должное салату из омаров и шампанскому, мы проехали в великолепном почтовом фаэтоне Дамбрелла по Гайд-парку, где блистали нарядами дамы и кавалеры; прогулялись под сенью величавых дерев в Кенсингтонском саду под звуки оркестра Колдстрима, фланируя на высокой трибуне Ярмарки тщеславия среди красавиц и фрачных щеголей, красавцев-актеров с великосветскими манерами; затем отобедали в Онсло-сквер: хрустальные бокалы, дивные цветы, общество очаровательной Беллы Баррел, сестры моего кузена, биржевого маклера, и дочери хозяина фирмы… Под воздействием всего этого, у меня, человека неискушенного в таких соблазнах и привыкшего к мрачным интерьерам на алчестерской Пигрин-стрит, голова пошла кругом.
— Что ж… Если это и есть коммерция, — произнес я в тот вечер, отпив из бокала брэнди с содовой, — примите меня в нее.
II
Неудобства долгого путешествия по железной дороге в значительной мере скрашивают обильная провизия в плетеной корзине и хорошие сигары, особенно когда в купе собираются трое любителей роббера. Неудивительно, что мы вышли на станции Долбранднет, которая находится на Большой западной дороге, в самом хорошем расположении духа.
— Вы получили мою телеграмму, майор, насчет места на козлах? — обратился Дамбрелл к долговязому вознице в сером костюме, обтягивавшем его худощавую, длинноногую фигуру; единственное, что оживляло серое однообразие его наружности, если не считать морщинистого, залитого румянцем лица, так это шарф брусничного цвета. Вооружившись моноклем, долговязый сердито просматривал список пассажиров, а его помощник суетился, размещая багаж и самих приезжих.
— Да, получил.
— И вы оставили для меня место?
— Уже недели две как занято, — ответил майор, уставив на вопрошающего свободный от монокля глаз. Заметив на козлах прелестную юную особу, я перестал удивляться, что телеграмма Дамбрелла не возымела воздействия.