Все знают о «вьетнамском синдроме». Теперь в прессе упоминается «афганский синдром. Тысячи интернационалистов возвращаются в гражданскую среду и пытаются встроиться в обычную жизнь, однако Афганистан у каждого, побывавшего «за речкой», оставил свой след в душе, и не все могут принять многогранность мирной жизни. Отсюда несдержанность, пьянство, наркотики и преступность среди «афганцев». Привычные для обычных людей – черствость, равнодушие, обман, предательство, интриги, обиды, оскорбления, оброненные мимоходом, бывают неприемлемы для тех, кто видел и привык к другим отношениям. Повышенное чувство справедливости может вызвать неадекватную реакцию у опаленного войной и желание ответить на обиду, оскорбление радикальным способом или уйти от проблем в пьяное или наркотическое забытье.
Когда болезненные страдания и ощущения у меня уменьшились, стал задумываться о своей дальнейшей судьбе и жизни с полученными ранениями.
Мои и чужие раны.
Последнее, что помню из того последнего моего боя – это взрыв и удар под зад, а дальше темнота. Потом приходил в сознание несколько раз. Хохол тогда успел сообщить, что наш БТР подорвался на мине.
«Куда делся шлемофон с головы?» – неожиданно заинтересовался. Вероятно, сорвало гарнитурой, когда порхал в полете безвольной тушкой и воткнулся пустой головкой в афганский песочек с камушками.
Вновь и вновь прокручиваю в голове детали, предшествующие бою. «Что-то меня беспокоило тогда!» – вспоминаю. Первое, что меня насторожило – поведение местного населения у первого кишлака. Обычно, когда проезжали местные кишлаки, то бачата, по-детски непосредственные, бежали к машинам и, протягивая смуглые ручонки с наркотиками, кричали: «Чарс, чарс36!» Взрослые обычно просто настороженно смотрели.
В тот раз все бросились прятаться. Вероятно, местные жители знали про засаду или базу душманов и предполагали, что будет бой. Тогда я этого не сообразил и не придал значения, но что-то почувствовав, заставил бойцов надеть каски и бронежилеты и сам обрядился, только мне мало это помогло, да и другим пострадавшим тоже. Взрывом меня скинуло с брони и, ударившись о землю, рассек голову и сломал лучевую кость правой руки. Потом, вероятно, близкий разрыв мины нашпиговал меня с правой стороны осколками.
«Все ли я сделал? Правильно ли действовал, как командир?» – мучаюсь мысленно. «Буквально за несколько секунд до обстрела я почувствовал внезапную тревогу», – вспоминаю. Что это? Шестое или седьмое чувство? Ангел за спиной или бог на моей стороне?
«Как командир, я поступил правильно!» – пришел к выводу. Руководил подчиненными и управлял подразделением в бою до последнего момента и, похоже, спас не одну молодую жизнь. Если бы приказал разворачивать БТРы, то потерял бы время и подставил подразделение. Еще хуже было бы, если продолжили движение или приказал пятиться. Кто заминировал обочины и прилегающую местность, уже не выяснить.
На десятом году войны территория Афганистана настолько нашпигована минами, что никто не знает – где безопасно ходить или ездить. Сколько знаю о случаях подрывов в период службы или слышал, пока валяюсь по госпиталям!
В одной из боевых операций в провинции Гильменд мой полк потерял больше десятка единиц техники и несколько человек личного состава ранеными и контуженными при передвижении вдоль одноименной реки вне дорог. За эти потери командира части отстранили от командования операцией.
В Ташкентском госпитале услышал историю. Для обеспечения безопасного прохождения колонны на господствующую высоту направили четырех человек с крупнокалиберным пулеметом НСВ «Утес»37. При выдвижении к позиции произошел подрыв. Один солдат погиб и двое были ранены, один из которых ослеп.
Чьи это были минные поля? Кто минировал никому не нужную местность?
Перед выходом в рейд на незнакомую территорию я всегда наносил на свою карту минную обстановку в предстоящем районе боевых действий. Если предстояло действовать в зоне ответственности заставы, то уточнял у ее начальника опасные территории, хотя по опыту давно понял, что полковые сведения не соответствуют действительности. Там, где должны стоять мины, уже можно было безопасно ходить и ездить, так как духи разминировали или прошли многочисленные стада пасущихся баранов и коз, но на ранее безопасной местности могли оказаться минные поля.
При подготовке к этом боевому выходу тоже сверял карты, и никаких минных полей по полковым данным вдоль нашего маршрута не было.
Вот с многочисленными осколочными ранениями и их последствиями медики усиленно возятся, по сей день, а я страдаю от боли. Гипс на правую руку наложили еще в Шинданде. Через сутки в Кабуле зашили голову. К тому времени, как мне сказали – края раны распухли и разошлись, обнажив череп. Женщина-хирург умело стянула края раны и искусно зашила, а уже в Ташкенте снимали швы. Остался только узкий шрам от затылка до лба. Сейчас под отросшими волосами не видно, а только прощупывается и иногда чешется. «Когда облысею, то буду хвастаться видимой боевой раной перед внуками», – шучу про себя.
Очень меня беспокоило отсутствие пятки для будущей жизни, хотя врачи уверяли, что потом приспособлюсь – буду ходить и даже бегать без заметной хромоты, но сам сомневаюсь – уж слишком рана болит и жутко выглядит без повязок.
Другая болезненная рана находится ниже пояса. Осколок вошел в правый бок ниже печени и что-то натворил в животе. Слишком сильные боли чувствую ниже пупка. Сначала опасался, что перестал быть мужчиной из-за долгого отсутствия эрекции, но, когда однажды утром почувствовал «стояк» – радости не было предела. Теперь опасаюсь за репродуктивную функцию, вызывая насмешки врачей. Меня заверили, что половые органы не пострадали и даже мочевой пузырь не задет. Попросил принести соответствующую литературу, чтобы убедиться самому, однако сомнения остались – мало ли кто и что говорит и пишет.
Другие многочисленные раны уже зажили после извлечения осколков или вот-вот заживут. Касательное ранение голени с повреждением кости вроде уже не беспокоит, и скоро повязку снимут. «Да! Сильно мне шкурку попортили многочисленные осколки! На пляже теперь не раздеться, не вызвав интереса окружающих и в интимной обстановке придется раздеваться в темноте, чтобы не напугать партнершу!» – сокрушаюсь полушутя мысленно. От жены шрамы уже не скроешь, и она должна привыкнуть и смириться.
После контузии или сотрясения мозга, остался звон в левом ухе. «Странно! Взрывы, по-видимому, были с правой стороны и больше пострадать от ударной волны должно по логике правое ухо, а звенит в левом!» – удивляюсь. Теперь стал хуже слышать в каком-то диапазоне. На фоне звуков радио или постороннего шума иногда приходится переспрашивать собеседника, так как некоторые слова не разбираю. Врачи отмахиваются и заверяют, что слух восстановится.
«Посмотрим», – скептически размышляю. Госпитали переполнены. Идет непрерывный поток раненых и работа врачей похожа на конвейер, однако стараются лечить качественно и не долеченных не выписывают.
В Кабульском госпитале, в период просветления по дороге в операционную на очередную операцию с каталки увидел через открытую дверь в одной из палат необычную картину. Посреди палаты стояла кровать, а на подушке лежало грубое бревно с темно-коричневой корой, частично прикрытое одеялом. «Что за дурацкий армейский юмор?» – подумал тогда. Зачем приносить и укладывать в больничную постель полено? Потом мне объяснили, что это был обожженный солдатик. «Как такому впоследствии жить, если выживет?» – ужаснулся. – «А другим – без рук, ног, зрения…?»
Еще в полку непроизвольно начал анализировать потери, а в госпиталях лишь убедился в правильности сделанного вывода. Лишь около десяти процентов потерь ограниченный контингент Советских войск несет от прямого воздействия противника, а остальные – от глупости, случайности, несоблюдения мер безопасности, «дружественного огня», несогласованных действий командиров всех степеней и обычного разгильдяйства. Только в период моей службы в полку было ранено, контужено, покалечено и убито более трех десятков солдат и офицеров, а таких, как я с моими подчиненными, пострадавшими в ходе боя – минимальная часть.
К сожалению!!! По просьбе правообладателя доступна только ознакомительная версия...