Трущобы Петербурга - Туманов Константин

Константин Туманов

Петербургские трущобы

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

1897 год

Петербургские трущобы

(Уголовный роман)

Часть первая

Братья-враги. любовь и ненависть

Глава I

Славны бубны за горами

ИВАН ДЕМЕНТЬЕВ, НЕСМОТРЯ на то что было воскресенье, работал в поте лица своего. Это было буквально так, потому что июльское полуденное солнце обжигало своими горячими лучами всю окрестность, так что остальные обитатели села Подозерья предпочитали отдохнуть после сытного обеда где-нибудь под навесом, на сеновале или в огороде, под тенью развесистого дерева.

Дементьев, рослый, красивый мужик, которому еще тридцати лет от роду не было, весь обливаясь потом, возился у себя на дворе, врывая в землю столб, одному ему только известно, к чему предназначенный. Он еще не обедал, и его жена Марьюшка положительно выходила из себя, то ставя на стол превосходные вареники со свининой, жирные щи, то опять убирая их обратно в печь уже остывшими, к величайшему неудовольствию кота Васьки, тоже проголодавшегося и с нетерпением ожидавшего, когда хозяева сядут обедать.

Дементьевых было два брата. Один из них – Иван, младший, женившийся года три тому назад и живший своим хозяйством, а другой старший, Матвей, живший постоянно в Петербурге. Он был старшим дворником в одном из богатых домов, получал хорошие доходы и в своих письмах не мог нахвалиться своим житьем, причем не забывал своей деревенской родни, посылая им подарки и деньги. Да и родни этой было немного, – раз, два, да и обчелся: старушка-мать, жившая у Ивана, брат с женой и родной дядя Елизар с женою, и больше никого. Иван считался одним из справных мужиков в селе. Изба у него была отделана заново и отличалась чистотой и опрятностью. Был довольно обширный огород, овощи с которого он продавал в городе. Обрабатывал поле, часть которого принадлежала его брату, – все, понятно, не один, а нанимая поденщиков и поденщиц, которых было немало, благодаря тому, что через село проходила большая шоссейная дорога, по которой то и дело проходили пешеходы обоего пола, которые и нанимались на работы, чтобы запастись средствами на дальнейший путь.

Хозяйство вести – не бородой трясти, как говорит русская пословица, и вообще дело очень нелегкое, и потому муж и жена работали не покладая рук, пренебрегая даже праздниками, чему справедливо возмущалась мать Ивана, старушка Иринья.

И теперь, придя из церкви, она терпеливо ждала, когда сам бросит работу и сядет за стол, хотя в душе очень сердилась за то, что сын и его жена живут, по ее мнению, по-питерски, не почитая праздничных дней, работают даже во время обедни.

«Почитай и совсем дорогу забыли в храм Божий, – думала она. – Будет ли из этого толк какой-нибудь?»

А Иван знать ничего не знает. Он вставил столб в землю и, засыпав яму землей, начал старательно утрамбовывать.

– Ваня! – крикнула ему из окошка жена. – Иди обедать, шти стынут.

– Сейчас! – слышится ответ.

– Чево сейчас! Маменька от обедни пришедши, есть хочет… Аль до вечера работать будешь, што ли?

Иван бросил в сторону трамбовку, обтер рукавом рубахи пот с лица и пошел в избу.

За ним, виляя пушистым хвостом и облизываясь, пошел огромный пес Михрютка, до носа которого доносился вкусный запах щей. Но ввиду того, что у наших крестьян пускать собак туда, где находятся иконы, не принято, то перед носом Михрютки была захлопнута дверь, и пес, сбежав с крылечка, уселся под окном и начал лаять, чтобы напомнить о своем присутствии.

– Ишь какую моду завел! – сердито заговорила мать, когда Иван, перекрестясь перед иконами, уселся за стол. – Люди добрые Богу молятся, а он словно басурман какой работает! В неделе дней мало у тебя, что ли?

– Мало и есть! – ответил Дементьев, откупоривая приготовленную для него сороковку. – Не увидишь, как день пройдет, туда-сюда, то в поле, то в огороде, глядь – и солнышко закатилось, и выходит, что будто и не делал ничего.

– Нетто у тебя одного такое хозяйство? – продолжала старуха. – Вот у Еремеевых хозяйство не меньше твоего, а вот управляются. А придет праздничек, в храм Господень сходят, а день отдыхают. Вот сегодня отец Павел проповедь сказывал. Во всех землях иностранных, где вера не такая, как у нас, не православная, и там празднички чтут, в церковь ходят, а в свободное время Библию читают, и не пьянствуют и проводят день честно и благонравно! И никогда, сказывает, такому человеку пути не бывает.

– Э, полно, маменька! Вот брат Матвей из Питера пишет, что он сам по праздникам должен был работать, улицу подмести, дрова по жильцам разнести, и от этого не только не лишился дохода, а стал еще богаче. Двух подручных имеет и от себя им жалованье платит и сам, почитай, барином живет!

На эти слова старуха только махнула своей костлявой рукой.

– Слыхивала я и знаю! – сказала она. – И сама там смолоду была и ко всему пригляделася… Ладно иному там живется, что говорить, но иному куда как туго приходится… По-моему, нет лучше житья, как в деревне, особенно у кого хозяйство. Трудно-то трудно, что говорить, а труды Бог любит, за труды благословляет, только за благовременные, вот оно что!

– Маменька, выпей рюмочку! – предложил сын, чтобы прекратить разговор или переменить его.

– Нет, куда мне… Такая жара и водка, тут обалдеешь, батюшка!

– С одной-то?

– Много ли мне, старухе, нужно? А впрочем, налей махонькую. Свининка больно скусна, разве перед нею.

Муж с женою улыбнулись, а Иван налил матери маленькую рюмочку.

– Гав! Гав! – просительно лаял за окном Михрютка.

Ему была брошена большая кость. Все принялись за щи, и несколько минут прошли в молчании.

– Что это Матюша к нам не едет из Питера? – вспомнила бабушка Ирина о старшем сыне. – Надысь писал в письме, что приехать сбирается.

– Это он так говорит, – сказал Иван. – Экое место занимает и вдруг бросит его… Назад приедет – новое искать придется.

– Сколько годов я его не видала! – сказала старушка. – Чай и не узнать его теперь.

– Знамо, изменился. Теперь ему, пожалуй, за тридцать пять годов перевалило.

– А все еще не женат ходит.

– В Питере этого добра сколько угодно! – двусмысленно улыбнулся Иван.

Раздался легкий стук в окно с улицы, и затем показалась физиономия пожилого мужика с рыжей бородой с проседью.

– Ишь, обедают еще! Хлеб да соль вам! – послышался его голос.

– Милости просим, дядя Елизар! Войди в избу-то! – пригласил Иван.

– Да и то, иду!

Через минуту вошел в избу дядя Елизар, рослый и здоровый старик. Истово перекрестившись перед иконами, он опять повторил свое приветствие.

– Хлеб да соль… приятно кушать.

– Благодарим покорно! Садись, дядя, хряпнем по стаканчику.

– Спасибо, недавно обедали, а после обеда какая беседа… Отдохнуть бы мне, а вот пришлось к вам идти!

– Нешто новость какая? – спросил Иван.

– Письмо из Питера Фома нес к тебе, а я перехватил; дай, мол, сам донесу, любопытно очень знать, что он пишет.

– А вот кончим обед и прочтем. Марьюшка, давай сюда, что у тебя на второе? Шти убери. При такой жаре и горячее хлебать – только в пот бросает. Дядя Елизар, присаживайся. Вино есть, а коли не хватит, за новой пошлем.

– Ох, былое дело, пил я давеча! – молвил дядя Елизар и подвинулся к столу.

Во время длившегося почти час обеда, довольно обильного у зажиточного крестьянина, были поданы ватрушка с творогом, каша с молоком, жареная свинина с картофелем и все в таком обилии, что можно было бы пригласить еще гостей, которых, впрочем, Дементьев и поджидал к вечеру.