Про тебя, Макс, и речи нет. Я вообще не понимаю, что ты здесь делаешь. В отпуск, и лечись, а то ты похож на яблочный пирог после детского праздника.
– Шеф, а что будет со школами? – поинтересовался заклеенный и перебинтованный Макс.
– Макс, ты знаешь, что я об этом думаю. Берут мальчишку или девчонку, пять лет внушают ему, что он экстрасенс и сверхчеловек, что он член дружной семьи, авторитеты жмут руку, а потом вдруг – бац! – бросают без руля и без ветрил на улице – иди куда хочешь и делай что знаешь. На мой взгляд, это свинство. В героев мы их вряд ли превратим, а вот то, что жизнь покалечим, это наверняка. В любом случае лицеи вышли у нас из-под контроля, и сделать мы ничего не можем. Впрочем, если хочешь вернуться в наставники, ради бога, обратись к Фишеру, он тебя возьмет. Карьера учителя – это очень хорошо, это благородно, если тебе нужно мое одобрение, оно у тебя есть.
Дальше решайте сами, но не забывайте Конфуция – мы не знаем, что за теми дверями, которые нам в жизни приходится открывать. За одной или даже не за одной сидит дракон. Поэтому не стесняйтесь думать подольше, прежде чем какую-то дверь открыть.
Да, знаю, все вы грамотные, но на всякий случай: с Евой и Джорданом вы не знакомы, а если и встречались, то двадцать лет назад, в школе для детей с задержкой умственного развития. Таких названий, как «Кроссбридж» и «Бернисдель», вы тоже не слыхали. Писать вас будут еще долго, так что соображайте, что и где говорите.
– Командир, а напутственное слово? – воскликнул отнюдь не упавший духом Кенни.
– Это и есть напутственное слово. Мы служили честно. Дальше – воля Божья.
Давно известное ощущение – пока что все вместе, все одна компания, но кто-то скоро поплывет дальше, на веселом пароходе, а кто-то останется в тоске и пустоте среди праздничного мусора и объедков. Дин накинул свой прославленный плащ, и малахитовый лифт, весь в огнях, как «Наутилус» капитана Немо, опустил его в вестибюль. Многие еще узнавали и таращились на ожившую легенду.
На стоянке горбы брусчатки торчали из лужи, как китовые спины, словно стадо полосатиков проходило через узкий пролив. Дин спустился на первый ярус террас, радиаторы машин нависали у него над головой, а талая вода, сбегая по каменным ступеням, там и сям родниками била из щелей. Странная теплая зима, больше похожая на весну, с редкими уколами похолоданий, и больше похожая на зиму весна. Сначала все посмеивались – вот она, наконец-то настоящая зима, – потом посмеиваться перестали, потом морозный трескучий март, а теперь вот и апрель лишь под давлением календаря нехотя отступал к нулю на термометре.
Диноэл направлялся домой, в так называемый Южный парк, и, выйдя из подъезда Шестой Южной зоны, мысленно поздравил себя, что догадался здесь же поставить машину – обходить громадину Института пешком у него сейчас не было ни времени, ни сил, а подвезти было некому. Усаживаясь за руль, он покосился на неоглядные просторы серых стен, теряющихся в облаках над головой – да, здешние масштабы по-прежнему покоряют, – и вдруг поймал себя на том, что уже совершенно не помнит, где там, внутри, проходит его любимая труба электростанции башенной тяги. Подобно другому известному институту, СиАй не зависел от городских источников энергии, и одним из столпов этой независимости как раз и была та самая исполинских размеров труба в чреве одного из зданий, по которой нагретый воздух из обширных институтских оранжерей и всех бескрайних первых этажей, согласно естественному ходу вещей, гонимый разницей температур, могучим потоком устремлялся наверх, вращая по пути турбины генераторов. Внутри этой трубы Диноэл в былые годы любил проводить акробатические тренировки, скакать и затевать там разные глупости. Да, были времена, когда-то ему в этом доме все было можно. А теперь вот начисто позабыл, как он туда пробирался, обходя запоры и запреты. Дожил, ничего себе.
Как вышло, что из нескольких скромных КомКоновских лабораторий за старинными, трехметровой толщины стенами английского Херефорда вырос вот такой голиаф? Пожалуй, можно ответить так: виновата война. Она много унесла, но и на многое открыла глаза. Комиссия по Контактам и ее службы, несмотря на всю свою ортодоксальность и закостенелость, были настроены достаточно благодушно – готовились к худшему, но надеялись на лучшее. Величайшие умы в муках творчества и со светлой надеждой тянули нить взаимопонимания, с ласковой укоризной оглядываясь на, скажем, загадочных и вездесущих Странников. Но война открыла такие двери и границы, какие в былые времена никому и во сне не снились, и дохнуло из-за этих дверей и границ таким ужасом, который быстро охладил самый рьяный оптимизм. Сказка о радостной встрече с продвинутыми братьями по разуму развеялась быстрее дыма, список известных человечеству погибших цивилизаций мгновенно разросся до многотомного издания, проломившего высокопоставленные столы, а потом и вовсе превратился в библиотеку. Космос оказался местом строгих правил. Как говорили классики, спросит – и надо успеть ответить.
Контакт потребовал экстраординарных мер безопасности и тотального мониторинга во всех областях человеческой деятельности. Большинство тех самых погибших цивилизаций и погибло как раз по причине легкомысленного отношения к тому, что посчитали пустяками, вздором, случайным отклонением, согласно английской поговорке, по неосторожности вскрыв конверт с незнакомым адресом. А таких конвертов, как в старых, так и в новых, явившихся со всеми своими проблемами секторах Внеземелья, оказалось великое множество.
Протоколы Контакта пронизывали все отношения человечества с Космосом. Люди быстро уразумели, что, устремляясь по непроторенным путям в глубины Вселенной, главное – это избежать развития событий по сценарию сто двадцать пятой серии боевика «Чужие на Земле». Поэтому, например, привезти на Землю что-то из Внеземелья было совершенно невозможно. Вообще. Тут действовали драконовские правила, и даже ни о каких карантинах речи не шло. На Земле можно было лишь синтезировать – и то с величайшими предосторожностями. И любой эксперт, изучающий нечто, доставленное оттуда, за шлюзами и бронированными стенами какой-нибудь лаборатории на Тритоне, прекрасно знал (и на этот счет подписывал особый документ), что в случае нештатного развития ситуации всю лабораторию вместе с ним самим и объектом изучения специальная бригада Контакта обратит в лучистую энергию. Заранее встроенный ядерный самоликвидатор Майкла Крайтона – отнюдь не выдумка фантастов и киношников. И ничего личного.
Считается – и не без оснований, – что СиАй в теперешнем его виде возник из письма вундеркинда Айвена Тью в Сенатскую Комиссию по Безопасности, написанного еще в сорок четвертом году, где будущий генеральный директор указывал на преступный недостаток внимания к сферам, подверженным инопланетному влиянию, подробно эти сферы перечислял и по пунктам расписывал, какие меры в каких областях следует предпринять. Айвеновские пункты стали отделами, а само письмо легло в основу знаменитой вступительной лекции слушателей внутренней Академии СБК.
Большинство из вас, говорилось в лекции, будет работать с уже хорошо известными цивилизациями, все они более или менее гуманоидные, и служба эта – достаточно рутинная дипломатия, хотя и требует немалых знаний и находчивости. Это понятно, и сейчас речь не о том. Речь о так называемом первичном контакте.
Случаи контакта по всему миру исчисляются сотнями, но… Сам контактер не вступает в первичный контакт. Это один шанс на миллион или того меньше. Контакт всегда вторичен. Крестьянин, к которому в огород упала летающая тарелка, молчать не станет. Пилот, столкнувшийся с той же тарелкой, – и того хуже, потому что он военный человек, и его действия многократно фиксируются, а сам он обязан представить доклад. В любом случае вся информация попадает к властям.
Власть. Это ключевое слово в нашей проблеме. Ясновидение, телекинез, Шамбала, контакт с иным разумом – все это пути к власти. В нашем случае это возможность обогнать технический прогресс, обойти затраты на новую НТР, которая что-то не спешит наступать, колоссальные вложения в фундаментальные исследования, неимоверный выигрыш во времени – шанс получить преимущество в девяти из десяти случаев, оружие и, соответственно, власть.