Лицо удачи - Наумова Эллина Римовна

Эллина Наумова

Лицо удачи

© Наумова Э., 2018

© Павликовская М., иллюстрация, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

Пролог

Катя Трифонова и Мирон Стомахин целовались в метро, как ненормальные. То есть в Москве это нормально. Все такие занятые и неустроенные, что терять даже минуту счастья или банального удовольствия никому в голову не приходит. А может, люди мстят подземке за часы, бесполезно проведенные бок о бок с вероятными сужеными. Сколько их покачивается напротив в вагоне? Сколько поднимается на эскалаторах вверх, когда ты спускаешься вниз или наоборот? Сколько пробегает мимо в вестибюлях? В итоге эта круговерть упущенных шансов становится невыносимой. Человек перестает разглядывать окружающих и утыкается в книжку, электронную читалку или смартфон. Но если встреча двоих состоялась, будьте уверены, они обязательно сообщат об этом метро поцелуями. Пусть знают, бездушные транспортные сосуды, по которым мы течем кровью: богатой кислородом артериальной – на работу. И обедневшей венозной – с нее. Пусть запомнят.

Когда юная медсестра Трифонова явилась в столицу с горячей надеждой устроиться работать в любую районную поликлинику, она заходилась от возмущения и отвращения, глядя на целующихся людей. Девчонки из общежития ежедневно слышали, что это безобразие, извращение и вообще признак моральной деградации народа. «Будь я матерью, вытворяй они такое при моем ребенке… Не знаю, что сделала бы, но мало точно бы не показалось», – говорила она. Настороженные слушательницы, с которых Москва уже стерла полиэстровый лоск глубинки, успокаивались. Еще очень долго в подземку можно было спускаться, не опасаясь ненароком попасть на войну Кати с распущенностью. В столице рожают поздно.

И вот, пожалуйста. Миновали восемь или девять лет, Катя, забыв об утонченности попутчиков, слипалась губами с парнем так, что их не растащил бы и более крупный борец за нравственность, чем она сама. Она просто не замечала людей в вагоне, ни когда Мирон нежно притягивал ее к себе, ни когда они выходили – его рука либо на ее пояснице, либо на животе, а дыхание ласкает шею. Никого вокруг не было, ничего не было. Какое на фиг метро? Какой, к черту, мегаполис? Они были в Гималаях. Или в джунглях. А то и на Марсе. И яблони на нем уже цвели. В старой песне это только обещали. Интересно, кто и когда успел их посадить и вырастить?

Изредка, в краткие минуты просветления, Катя с былым возмущением спрашивала любимого:

– Почему они на нас пялятся? Недостает культуры отвернуться? Безобразие. Сплошные извращенцы вокруг. Не сводят глаз с людей, которые их не трогают. Народ морально деградирует, да ведь?

– Пусть завидуют, – смеялся Мирон.

– Точно! Это зависть. Какой же ты у меня мудрый. Ладно, если они нас окончательно достанут, я им все выскажу, запомнят надолго.

Самым любопытным в Кате Трифоновой было не превращение из наблюдателя в объект наблюдения. А то, что она не помнила точно, сколько лет живет в столице. Обычно из москвичей в первом поколении, как водится, разбуженных среди ночи для проверки знаний, вылетает срок пребывания с точностью до месяца. И вдруг такое беспамятство.

Надо отдать Кате должное, она знала наверняка, что дорога от перрона Казанского вокзала до дома Андрея Валерьяновича Голубева заняла пять лет и три месяца. За это время девушка стала медсестрой в поликлинике и жительницей общаги. И как-то ее отправили разносить приглашения на флюорографию. Предметом беспокойства медиков тогда было здоровье пенсионеров. У одного из них не закрывался почтовый ящик. Дотошная Трифонова решила лично сообщить о возможности проверить легкие, раз уж притащилась по жаре. Позвонила в квартиру.

Дверь открыл очень симпатичный шестидесятитрехлетний пациент с веселыми глазами. Такой высокий седовласый поджарый европейского типа господин. Совершенно безответственный, надо заметить. Жарил котлеты себе на завтрак. Государство о нем заботилось, бесплатно проводило диспансеризацию, а он уплетал мясо в десять утра. Да еще, как скоро выяснилось, намолол себе кофе и прятал торт в холодильнике. Будто представления не имел о вреде кофеина и допустимом уровне холестерина в крови. Медицинское просвещение Голубева обернулось совместной расправой над котлетами и тортом. А еще через месяц Трифонова пришла сделать ему выговор – на обследование наглец так и не явился. Начихал на статистику по участку, к которому был прикреплен. Может, уже окочурился от хронического злоупотребления жирами и углеводами. Оказалось, жив, здоров, пьет коньячок по чуть-чуть и вполне состоятелен как мужчина. Да еще и одинок. И деньги зарабатывает. В общем, медсестра Трифонова стала его любовницей.

У Голубева была небольшая, но роскошная, современная и отремонтированная квартира. Ложась в ванну, Катя чувствовала себя американской кинозвездой пятидесятых. А заваривая чай – кинозвездой нулевых. Или каких? Андрей говорил: «Кухня в стиле модерн».

В комнатах стояла невиданная мебель. Казалось бы старинная, но не ободранная, без единой царапины, будто новая. И еще потолки в квартире были невероятно высокие. И окна большие. Света было много, воздуха. Настроение хорошее само собой возникало, пока Катя не привыкла. А кресла и диван были такими удобными, что любой человек волей-неволей чувствовал себя в них тем, кем не был и стать не мог. Трифоновой повезло с условиями проживания.

О себе Андрей Валерьянович не откровенничал. В сущности, они с Катей просто не успели разговориться. Она увлеченно выдумывала ему прошлое. И даже настоящее – он давал поводы. К примеру, возле телефона лежала старая записная книжка. А по алфавиту фамилии десятков таинственных людей. При Трифоновой они никогда не звонили и не приходили в гости, и от этого ей было еще любопытнее. Молодая любовница терзала Голубева вопросами о друзьях, и тот иногда по вечерам рассказывал про каждого нехитрые, но очень живые истории. Особенно хороша была одна – про благородного и щедрого Антона Каменщикова. О таком начали мечтать даже самые циничные девчонки из поликлиники и общежития, которым Катя увлеченно пересказывала то, что слышала от Андрея Валерьяновича. Больше всего на свете Кате хотелось, чтобы он перестал ее стесняться и наконец познакомил со своими яркими разновозрастными друзьями.

Но Голубев много чего не успел. Как-то после работы лег отдохнуть и умер во сне от инфаркта. Катя приехала домой, надеясь на хороший ужин с вином, и обнаружила мертвого хозяина. Она впервые открыла сейф любовника. Достала его паспорт. Документы на квартиру. И узнала, что Андрей Валерьянович не был женат. И владел своей недвижимостью один. Она схватилась за его поразительную записную книжку. Набирала номер за номером, и все, откликавшиеся, сообщали, что того, кого она просит к телефону, здесь нет, никогда не было и не будет. Только какой-то Василий оказался с ним знаком. Выслушал Катю, сказал: «Жаль мужика. Так, значит, на работу его утром не ждать?» И бросил трубку.

Все это было страшно и печально. Трифонова похоронила одинокого, выдумавшего себе массу друзей Голубева. Покинула квартиру, которую он мог бы ей оставить. И вернулась в общежитие. Сколько там набежало месяцев знакомства? Один от знакомства до постели, семь в постели, итого восемь месяцев. А казалось, годы и годы… Этим ударом затейница судьба прикончила остатки Катиной веры в чудо. И еще детскую убежденность в том, что человеку, который не делает людям зла, обязательно повезет в главном. А что может быть главнее собственного угла? Любовь? Нет. Собственная квартира!

Говорят, тот, кто не испытывал ощущения, что жизнь кончена, вообще не жил. В этом смысле Трифонова разошлась на полную катушку. И еще пять месяцев оплакивала своего недоверчивого Андрюшу и доставшееся государству жилье, в котором ей было так спокойно. А потом участковый терапевт Анна Юльевна Клунина, при которой Катя и трудилась медсестрой, встретила своего давнего знакомого. Тот открывал в Москве частную клинику и пригласил ее работать. Доктор, чистая душа, замолвила словечко за Катю. И она не только прошла собеседование, но попросилась в операционные медсестры. Всегда мечтала работать в хирургическом отделении. «Мечта сбылась по блату», – иногда напоминала себе Катя. Но горечи эта мысль у поборницы справедливости не вызывала. Она была не хуже других и лучше многих. Так не все ли равно, как очутилась на своем месте?