Кровь земли
– Далеко они? – спросил я у человека, имени которого не знал.
– Я что, по-твоему, в темноте вижу? – вроде далековато… хотя хрен их знает… Я вот так тоже ночью домой шел, пусто, чисто, нет никого, потом эти вылезают… ну из ниоткуда… из темноты…
– Ой, да не пугай…
– Что не пугай, сейчас дождешься, сцапают…
Я молчал. Я и сам чувствовал – сцапают… они приближались – откуда-то из ниоткуда, из темноты, казалось, их выпустила сама ночь.
Они…
И я даже не знал, кто они…
Первый раз я увидел их месяц назад. Нет, раньше… нет, месяц назад. Ну да, я тогда умирал, еще подумал, что это какие-то предсмертные видения в какой-то агонии, вот-вот увижу свое тело со стороны, и полетит душа моя…
Я лежал на земле…
Нет, не на Земле. И не на песке. И не на камне, и не на… К этому, на чем я лежал, не подходило ни одно название, опора подо мной была… как вам сказать… Мягкая, упругая, податливая… чем дальше, тем больше казалось мне, что она была…
Живая.
Я приказал себе не думать об этом.
Просто потому, что живых планет не бывает, да это и планетой нельзя было назвать.
Что-то огромное, чуть вытянутое на полюсах, чуть-чуть приплюснутое вдоль какого-то меридиана, окутанное плохонькой атмосферишкой, греющее бока в лучах безымянного солнца.
То ли земля, то ли не земля, непонятная самой себе, а уж мне и подавно, неслась куда-то – из ниоткуда в никуда по неведомой ей самой орбите. Она как будто специально дернулась наперерез моему «Аттиле», чтобы врезался в нее, мне даже показалось – пыталась схватить меня…
Она… Кто она… Хотелось дать ей имя, ни одно имя не приходило в голову, а надо же было ее, черт возьми, как-то назвать, я же первооткрыватель… Много что надо было сделать, вытащить из искалеченного «Атиллы» российский флаг, воткнуть в землю, в которую ничего не втыкалось, объявить эту землю, сколько-то там миллионов кэ-мэ в квадрате территорией Рэ-Фэ, интересно, кому я здесь это буду объявлять…
Много что нужно было сделать.
И не делалось.
Поймал себя на том, что вот уже полдня сижу перед мертвым «Аттилой», думаю, как воскресить передатчик, рассыпавшийся только что не в прах, подсчитываю какие-то галеты, консервы, на полмесяца, если впроголодь – на месяц, если очень-очень впроголодь – на полтора месяца, а потом…
А в этих краях челноки не летают… А хоть бы и летали, сейчас помирать в открытом космосе будешь, никто не почешется, никому ничего не надо…
Своя рубашка…
Ближе к телу…
Вот тогда-то я и увидел их – еще подумал, что брежу, не может этого быть наяву, чтобы земля двигалась… Да не земля… Один черт знает, что такое… Нет, вспучивается земля холмами, поднимается, как будто хочет вырваться сама из себя. Огромными холмищами, маленькими холмиками, крохотными холмишками. Будто кто-то живой бегал и перекатывался там, под шкурой планеты. Я еще не верил в мерзкое наваждение, когда…
Черт возьми…
Когда холмы – живые, подвижные – двинулись мне навстречу.
Я еще пытался уйти от них, я еще надеялся, что это недоразумение какое-то, как до последнего надеешься, что пьяные парни в темном переулке идут не в твою сторону. Помню, как поднялся, как шел через какую-то равнину, не ощеренную холмами, как холмы – живые, шустрые – ползли и ползли за мной.
– Чего надо-то? – спросил я.
Холмы вздрогнули, на секунду, тут же снова устремитесь ко мне. Утешало, что они не трогали «Аттилу», кажется, то, что не двигается, им не интересно… Застыть и мне, что ли, замереть, море волнуется, раз… Да поздно, уже выдал себя… Разбегался тут, расходился… Я закричал – громко, резко, надеясь напугать кого-то, не знаю, кого, холмы даже не шелохнулись.
Ага, привыкли…
И так мерзко иди по чему-то живому, упругому, уходить от холмов, ползущих за тобой, твердо зная, что уйти некуда, что весь этот мир от края до края – бесконечные живые холмы…
– Мужики, у вас топливо есть? – спросил я, не надеясь, что мне ответят.
Холмы даже не дрогнули, продолжали ровно двигаться за мной, где-то впереди поднимались из земли другие холмы. Ага, догадались, сволочи, что меня окружить можно…
– Не, мужики, правда, я бы у вас топливо купил… Тут понимаете, дело-то какое, «Аттила» мой на вашу планету рухнул… Ну не планету, не знаю у вас там что… Топливный бак и екнул… Ну пробило его, короче говоря… Бак я кое-как залатал, автоген-то у меня еще живой… ну, работает… а топливо йок… Ну, его уже не вернешь, все вытекло…
Они не понимали – да они и не могли меня понять, ползли и ползли за мной, все ускоряясь, кажется, приноравливаясь к человеческому шагу. Выпускали тоненькие коготочки – со всех сторон, и – боже мой – крохотные, еле различимые глазешечки. Тут, главное, не переборщить, не уйти от «Аттилы», а то потом черта с два вспомнишь, в какой он стороне…
«Аттила»…
Что мне этот «Аттила», мне от него уже ни жарко, ни холодно…
– А то я без топлива улететь отсюда не смогу, так и буду вам тут глаза мозолить… глазешки ваши маленькие…
Я говорил – уже не для них, для самого себя, хоть бы услышать человеческий голос, живой, настоящий, что угодно, только не эта мертвая тишина, прерываемая мерным гулом, как будто там, глубоко-глубоко, мерно стучит исполинское сердце…
Холмы приблизились ко мне – теперь они были со всех сторон, холмы, большие, массивные, теперь их уже холмишками не назовешь, холмищи матерые… Так бывает в страшном сне, когда тебя обступает что-то, большое, массивное, и не спрятаться, не убежать…
Дальше все случилось само собой. И как это я раньше не вспомнил про то, что сиротливо лежало в кармане – как будто только ждало своего часа. Ножичек в руке показался совсем крохотным, и не верилось, что этим ножичком я могу что-то сделать, разве что припугнуть их, да как можно припугнуть холмы. И как нелепо смотрится со стороны: загнанный, перепуганный парень тычет ножом в землю, раз, другой, третий…
Да какая это земля…
Ага, не понравилось…
Холмы отпрянули – как-то все разом. Я тоже отпрянул, сердце бешено колотилось, только отбежав на несколько шагов, понял, что выронил нож. И надо было вернуться, надо было забрать нож, и не было сил снова смотреть на это…
Это…
Вот уж действительно – как в страшном сне.
Раненный холм отползал назад и назад, оставляя за собой кровавый след. Да, именно кровавый, извивались красные струйки на желтовато-розовой земле, то есть, это не земля, не знаю я, что… И невыносимо было смотреть, как земля истекает кровью.
Холмы отступили. Ага, не понравилось, знай наших… С победным видом я прошествовал к «Аттиле», рано я праздную свою победу да и нет никакой победы, посмотрим, как они через месяц будут отплясывать на моей могиле, эти холмы. Хотел наскоро поужинать, передумал, ужинать вообще вредно, как-нибудь обойдемся без этой вредной привычки.
…посмотрел на часы – половина восьмого, можно поваляться еще. А может, нельзя поваляться, это зависит от того, какой день недели, а я и не помню, какой день. А нет, меня же редакция в командировку послала, ловить звезды с неба, так что можно полеживать до обеда, никто не смотрит, что я делаю, что я не делаю… А нет, меня же несет Аттила, несет через звезды, значит, можно проваляться полдня… А нет…
Я вспомнил, где я и что я – и понял, что сегодня можно вообще не вставать.
Земля… нет, не земля, и не песок, и не камни под ногами, что-то мерзкое, животрепещущее, живое. И на этой мерзости мне жить, на этой мерзости мне умирать, которая, может, только того и ждет, чтобы я лег и не встал, чтобы…
Представил себе, как тянутся ко мне со всех сторон массивные холмы, впиваются в мою плоть – поморщился. Господи, ну почему здесь, уж если все равно умирать, нет чтобы на какой-нибудь заброшенной планете, где благоухает цветущий сад, или скалы торжественно поднимаются к луне – нет, уж обязательно надо запихнуть меня в самую мерзость.
К сожалению!!! По просьбе правообладателя доступна только ознакомительная версия...