— А и мне примериться время пришло, — торжественно произнес Велет, тряхнув смерзшейся в сосульки бородой. Он ссадил с плеча сокола на луку седла, снял перевязь с мечом и полез в гроб.
«Ну, вот, совсем другое дело, — проскочила мысль, — словно опытный гробовщик мерки снимал!»
— И в длину по меры и в ширину как раз! — поерзав и, устроившись поудобнее, довольно произнес Святогор. — Ай же ты, Илья, да покрой–ка крышечку — полежу в гробу я, полюбуюся!
К этому, в общем–то, все и идет, наконец доперло до меня, чем закончится этот сюрреалистический былинный сюжет. Плавали, знаем! Его даже в школе проходят.
— Эх! — Я поднапрягся, пытаясь сдвинуть с места массивную каменную крышку. Да хрен там — тут только краном поднимать!
— Мельчаете, людишки! — недовольно буркнул великан и, приподнявшись в гробу, одним движением могучей руки натянул каменную плиту на себя.
Едва только крышка заняла соответствующее ей положение, как щель между крышкой и гробом словно заросла.
Ну, вот, началось…
— Ай же ты, Илюшенька! — заворочался внутри «сросшейся» в единое целое домовины былинный исполин. — Мне в гробу лежать да тяжелешенько! Мне дышать–то нечем, да тошнешенько! Ты открой–ка, Илья крышечку гробовую, да подай–ка мне да свежа воздуху!
— Не могу, Сятогор–батюшка! — крикнул я, обходя по гроб кругу, пытаясь найти хоть одно небольшое отверстие. — Слаб я и немощен, против тяги такой!
— А–а–а! — взревел плененный великан и принялся биться внутри захлопнувшейся «мышеловки».
Гроб затрясся, заходил ходуном. Чудовищные удары заставляли его подпрыгивать, но крышка стояла незыблемо. Лишь в одном месте, возле изголовья, образовалась небольшая трещина. Разбушевавшийся великан, наконец, затих, и я сумел приникнуть к этой трещине.
— Ты как, Святогор–батюшка? Жив ли?
— Ты разбей–ка, Ильюша, крышечку моим мечом! — попросил меня Святогор.
Я с сомнением оглянулся на огромный меч, едва ли не превышающий размером весь мой рост.
— Не подниму я его…
— А ты прильни, Ильюша, к трещине — передам я тебе часть силушки своей немерянной! И сможешь тогда с моим мечом совладать!
Я припал к трещине лицом, а Святогор обреченно выдохнул. Могучим напором воздуха меня снесло с ног к самым копытам коня, голова закружилась, что я на несколько мгновений совсем потерял всякую ориентацию. Наконец, собрав волю в кулак, я справился с головокружением и поднялся на ноги. Охренеть! Незабываемые ощущения! Сила, наполнившая мои старые и дряблые мышцы, била фонтаном! Хотелось прыгать, орать… Да я сейчас легко мог разрушать горы и вырывать с корнем столетние деревья! Я подошел к перевязи и легко выдернул из ножен исполинский меч. Подошел к гробу и с размаху опустил сверкающую в лучах морозного солнца металлическую полосу на каменную поверхность домовины.
— Бздзинь! — Меч с возмущенным звоном и искрами отскочил от крышки гроба.
Что должно было произойти дальше, я, примерно, представлял. Так и случилось: в месте удара, прямо сквозь шершавый камень «проросла» металлическая полоса железного обруча, который сковал каменный гроб еще крепче. Второй удар — вторая полоса. Третий — третья. После седьмого удара я остановился, хотя не запыхался ни на грамм! Волшебная, почти божественная сила, клокотала и требовала выхода из моего старческого организма.
— Задыхаюсь я, Ильюша: наклонись–ка ко щелочке, я дохну еще разок на тебя и передам тебе всю силушку великую. Может, тогда сумеешь расколоть домовину проклятущую.
И что вы себе думаете, я повелся на этот развод, как сопливый пацан! Старческий склероз, он такой — чем должна была закончиться эта история, я напрочь забыл. И наклонился… Дохнуло на этот раз из гроба такой откровенной мертвечиной, что мои ноги враз подкосились. Я стек по стенке на дно расщелины, и сознание мое помутилось.
— Не кляни меня, Илья, что дохнул я на тебя «мертвым духом», — услышал я напоследок глухо доносящий из гроба голос Святогора. — Пойми одно — так надо! Что уже мертво — умереть не может! А вот возродиться для новой жизни и блистающих побед русского духа…
Я не расслышал последних слов исполина: мои взор вновь застлал серый туман преисподней, а в груди постепенно разгоралось уже позабытое пламя нестерпимо–острой боли.
[1] Рене Декарт — 31 марта 1596 – 11 февраля 1650) — французский философ, математик и естествоиспытатель; один из основоположников философии Нового Времени и аналитической геометрии, одна из ключевых фигур научной революции.
[2] Бородатый анекдот.
Глава 8
Меня болезненным рывком вырвало из воспоминаний, навеянных «мозговым штурмом» оснаба, словно рыбешку из привычной среды обитания, подсеченную умелым ловцом. Я хватанул воздух раскрытым ртом и сморщился от боли в груди. Твою мать! «Позитивных» ощущений от «поездки» в прошлое совсем не было: сплошные кровь, боль и страдания. Болезненная пульсация в груди постепенно стихала, кровавый туман, стоящий перед глазами, рассосался, и я смог оглядеться.
— Командир? — шепнул я сухими, потрескавшимися губами. — Кино понравилось?
Но ответа не последовало. Я, как сумел, навел «резкость» единственного видящего глаза.
— Твою мать! Командир! Ты чего? — Оснаб, привалившийся к стене бился в конвульсиях, раздирая себе грудь ногтями. Тягучая слюна, пузырящаяся в уголках его губ, стекала по подбородку и капала на деревянную лавку, отшлифованную до блеска тысячами жоп. Ноги подергивались, а раскрытые остекленевшие глаза, выцветшие до белесого состояния радужки, невидяще пялились в противоположную стену. — Охрана!!! — истошно заверещал я, окончательно срывая голос. — На помощь! Человеку плохо!
Дверь резко бухнула об стену, и в камеру ворвалось двое вооруженных автоматами Федорова солдатиков. Один из них резво взял меня на мушку, а второй кинулся к трясущемуся в припадке Петрову.
— Товарищ офицер?! Что с вами?! Товарищ офицер… — Солдатик прикоснулся к плечу оснаба, отчего тот съехал по стене и ощутимо хрястнулся лбом о край лавки. Хорошо, хоть до крови кожу не рассадил!
— Не видишь, дебил, — громко засипев, «вскипел» я, брызжа слюной — плохо ему! За врачом беги, дятел! За Медиком–педиком, или кем там еще!
— Андрюха, держи контрика на мушке! — бросил товарищу солдатик, смещаясь в сторону двери. — Если что — стреляй в башку! Не раздумывай! Я ща… — И он скрылся в коридоре, грохоча подкованными кирзачами по каменному полу каземата.
— Не дергайся, сука! Пристрелю! — зловещим шепотом пообещал мне солдатик, передергивая затвор.
— Да куда мне, болезному, с подводной лодки–то деться? — Я устало уперся макушкой в прохладные прутья решетки. Сил трепыхаться не осталось никаких. Да и все, что мог, я уже сделал.
Буквально через пару–тройку минут в камеру ворвался тяжело дышащий майор, толкающий перед собой растерянного старшего лейтенанта, а последним вполз в каземат побагровевший генерал–лейтенант в расстегнутом кителе.
— Егоров! Лечи! — выкрикнул Засядько, подталкивая старшего лейтенанта к подергивающемуся Петрову, к этому времени почти что сползшего с лавки на пол.
— Откинется товарищ оснаб — все под трибунал пойдем! — предупредил Медведев оперативников. — Это ж надо было додуматься оставить его одного с этим… Сенькой! — Он кинул полный злобы взгляд в мою сторону. — Держи его сынок под прицелом, не выпускай! — предупредил Никифор Васильевич солдатика. — Если дернется — вали сразу и наглухо! Это приказ!
— Слушаюсь, товарищ генерал–лейтенант! — не моргнув глазом, отрапортовал рядовой, явно окая.
Тертый, собака, из Вологды, небось? Курок спустит, особо не задумываясь. А генерал–то, генерал? Ишь, как раздухарился! Рожа кровью налилась, хоть прикуривай от нее! Видно не хило жопу припекло — того и гляди апоплексический удар хватит. Ну, а мне, в общем–то, откровенно посрать на все его угрозы. Я и так, и так не жилец. Жаль командира, если помрет — ему еще жить и жить! Аж сколько страна и служба потеряет, лишившись такого ценного во всех смыслах кадра. А без него у меня и вовсе нет никакого будущего…
Тем временем Егоров с майором удобно разложили оснаба на лавке. Старший лейтенант расстегнул ему оставшиеся пуговицы на френче, которые тот не оторвал в припадке. Только после этого «недоделанный» Медик положил руки оснабу на виски и закрыл глаза. Я с интересом наблюдал одним глазом за его действиями. В прошлый раз, когда он взялся меня лечить, я ничего толком и рассмотреть не успел. Не до этого было.