Ярик БоНейронастройщик
Нейронастройщик
Еще вчера я видел звуки.
Не в первый раз.
Такое происходит, когда сигнал из внутреннего уха уходит в затылочную часть мозга. Это необычное ощущение, но только в первый раз, потом привыкаешь. Человеку вообще очень быстро наскучивает всё новое и необычное. В такие моменты я не слышу, что за стеной кто-то находится, я это вижу, слова представляются буквами или образами, и так во всем. Сейчас я уже слышу звуки, как и любой другой человек, не измененный.
Моя рука продвигается по голове, ото лба к затылку. Гладкий карбоновый череп, приятный на ощупь. Я – человек, и у меня заменена кость черепа. Ближе к затылку расположены контакты для соединения с нейрографом.
Два часа реабилитации – как всегда. Ничего критичного. Штатный сброс измененных нейросвязей к изначальным установкам. После процедуры мысли немного подтормаживают, и рефлексы сбоят, но это длится не долго. Несколько роботизированных рук удерживают меня в воздухе, сгибают и разгибают ноги, руки, скручивают меня, стимулируют каждую мышцу, чтобы никакой импульс не потерялся при перестроении. Согласитесь, неприятно, если вдруг у вас пальцы или одна из ног не будут функционировать? Зрительные, звуковые, обонятельные рефлексы, даже запах дерьма подсовывают. Могли бы и не делать этого. Мир ничего не потеряет, если перестанет чувствовать этот запах.
Мышечный тонус в норме.
Иннервация в норме.
Рефлексы в норме.
Органы чувств в норме.
Произносит вежливый искусственный женский голос , его невозможно отличить от настоящего – слишком правдивый. Для естественности ему добавили систему случайной интонации, реверберации, дефекты речи – неявные, только нюансы, как у настоящего человека, когда он жует, случайно прикусывает язык или подбирает слюни. Легкие, едва заметные, но они в корне меняют характер речи, наполняют настоящностью. Она никогда не произносит одно и то же слово одинаково. Во всяком случае, я не замечал такого.
Руки опускают меня на пол. Надеваю комбинезон, выхожу из реабилитационной комнаты. Иду к своему рабочему месту, где меня уже дожидается блок внешней памяти, изъятый перед процедурой сброса. Просторное круглое помещение, где располагаются рабочие места всего оперативного состава организации. Мне необходимо проверить все данные, и в случае необходимости добавить или разъяснить некоторые моменты.
Несколько необязательных правок, без которых дешифровщики и так сопоставят все факты. Удалил ненужную информацию. Я привык делать свою работу хорошо – так меня научили. Три часа, и я свободен. Официально начинается неделя моего обязательного отпуска после задания – по протоколу. Только я не тороплюсь вставать из-за стола.
Сколько? Четырнадцать раз. В голову, после заданий, приходит одна и та же мысль – кто я? Для чего я существую? Что бы меня переделывали под разные задачи и отправляли… да, можно сказать, на убой. Конечно, я лучший, и они дорожат мной, поэтому отправляют на самые сложные задания. Ведь это вполне логично. Я ценен ровно настолько, насколько ценны результаты моих действий.
Сколько? Каждый раз я понимаю, что восстановление не происходит бесследно, каждый раз небольшое изменение закрепляется, остается со мной навсегда.
Сколько? Пять раз я думал, о том, чтобы покинуть это место, и отправиться куда-нибудь, где меня не будут трогать. Где я перестану быть вещью. Перестану быть предметом восхищения безумного гения.
Сколько? Два раза я подавал заявление на увольнение. Меня не отпустили. Более того, намекнули, что это «нежелательный» жест. Они попросили больше так не делать.
Белый пустой коридор, стеклянные двери по обе стороны: все видно, все доступно, все открыто. Я останавливаюсь напротив кабинета Александра Петровича. Ему почти семьдесят, но одно из моих изменений уточняет – шестьдесят девять лет, десять месяцев и четырнадцать дней. Седые, почти белые волосы, аккуратно уложенные. Он не выглядит на свой возраст, осанка военного, а не ученого отдавшего профессии всю свою жизнь. И все же за этим стоит боль. Он хмурится, показывает средний палец. Такое себе приглашение зайти.
– Как ты, Мишаня? – спрашивает он.
Я не отвечаю на этот вопрос, он риторический. Александр Петрович итак прекрасно знает, что все хорошо.
– Молчишь, засранец?
– Идем? – спрашиваю я.
Он поднимается. Его правая нога немного сгибается в колене – отсидел. Каждый раз одно и тоже. Физиотерапевты предупреждают – необходимо больше двигаться, а он посылает их. Он посылает всех, и меня тоже, и начальство. Хотя тут не все так однозначно. Ведь начальство то и появилось из-за него, из-за его достижений в исследованиях. Поэтому он посылает всех, кто мешает ему заниматься работой или говорит, что работу можно иногда прерывать.
Он принудительно выключает все. Этой привычке больше лет, чем я живу на этом свете, так что молчу. С терпением у меня все в порядке.
На проходной мы проходим через сканер, потом проверку документов. Александр Петрович ворчит, что пора бы его запомнить, а не требовать пропуск. Ворчит, что эта охрана ни на что не годится, ведь он ежедневно выносит свои мозги за территорию.
Этот дед прекрасно знает, что на него охотятся конкуренты, но ни в какую не хочет перебраться в общежитие при организации. И меня приставили его охранять. Точнее, он сам попросил, и не скрывает. Я к этому отношусь скептически. В измененном режиме я чертовски опасен. Но сейчас… Да, физическая форма у меня прекрасная, и в равном поединке дам фору любому, в том числе незначительно измененному. Но использовать меня как защитную единицу, готовую отразить настоящую, спланированную атаку – не разумно.
– Ты прочел мою работу? – резко спрашивает Александр Петрович, когда мы останавливаемся перед пешеходным переходом.
– Да. Кто этот испытуемый? Почему у него именно такие…
– Активные дендриты, да, потрясающие. – чуть ли не с обожанием говорит он. – Ты познакомишься с ним. Обязательно.
Нечасто его увидишь таким. Только вот каждый подобный эмоциональный всплеск касается исключительно работы и исследований.
Активируются оранжевые силовые барьеры, запрещающие въезд транспорта на перекресток. Мы переходим дорогу. Людей почти нет, несмотря на вечер перед выходными. Тротуар от дороги отделяет цветущая акация. Сладковато-чарующий аромат окутывает весь город. Я оглядываюсь назад, белые кроны деревьев сливаются с мраморной отделкой зданий «Заслона». Можно ли считать его градообразующим? Безусловно. Самый центр города, самая горячая и кипящая его часть. Сначала оно планировалось исключительно как часть оборонной структуры. Но к услугам нейронастройки начали прибегать все больше людей. Конечно, как любая, военная организация, одной настройкой дело не ограничивается.
Чуть дальше, через восемь кварталов от «Заслона», располагается «Технология» – молодая, быстро развивающаяся корпорация. Они активно вербуют людей конкурентов. Но благодаря этому быстро подтягиваются на высокий уровень.
До дома Александра Петровича метров пятьсот. Четыреста шестьдесят один – мозг выдает уточнение. С этими правками я сталкиваюсь все чаще. Нет, меня это не беспокоит, это последствия, и в общем-то вреда от них нет.
Многоэтажные стеклянные вертикали переливаются всеми возможными цветами, создавая образы, то океана, то песчаных пустынь, рекламируя места отдыха. Там появлялся и «Заслон», вся его территория с высоты полета дрона, это ведь имидж города.
Вертикаль «Нейро» – жилой комплекс, символизирующий прорыв в науке. Пятьдесят тончайших столбов, соединенных между собой тросами. Через равные промежутки на этих столбах находятся утолщения, которые представляют собой жилые капсулы. Между капсулами курсируют лифты, которые перемещаются во всех плоскостях. Всё это накрыто огромным стеклянным куполом. Издалека кажется, что все эти утолщения-квартиры повисли в воздухе. Я даже не хочу знать стоимость местных апартаментов, да они и не продаются.
На одном из верхних этажей, на двести пятьдесят первом, находятся апартаменты Александра Петровича. Собственно, он заслужил. За полувековой вклад, за прорыв. Мы поднимаемся. Небольшой холл перед входом в апартаменты.
– Дальше я сам. – твердо и уверенно, почти заносчиво произносит профессор.