Обреченный - Андрей Дышев страница 2.

– Ты иди, – меняя кадр, сказал Шелестов, – а Аллу я через полчаса на такси посажу.

На улице лил дождь. Из окна Шелестов видел, как Генка бежит по лужам к автобусной остановке. На Шелестова вдруг нахлынула волна жалости к другу, он долго стоял на лоджии, глядя на то, как тополь елозит мокрыми тяжелыми ветвями по стене дома.

Алла схватила его за волосы, провела ладонью по мокрой шее.

– Он не догадается, так что не бери дурного в голову. Все равно забудешь… Эх, счастливый ты человек! Память – что фильтр у пылесоса. Глаза и уши насосут всякой мутатени, и ходи с ней, как ленинская библиотека. А у тебя этого фильтра нет. Как влетело, так и вылетело. Ты меня хоть помнишь, бездонный ты мой? Ну же, обними меня, чудило!

– Погоди, – пробормотал Шелестов. – Я все никак не могу избавиться… Помнишь того смуглого парня, которого я у "Полковника" на хер послал? Мне кажется, что я видел его раньше… Может, на Войне?

– Ага, на Войне, – усмехнулась Алла и стала раздеваться. – Ты маму свою вспомнить не можешь, а Войной башку терзаешь! Ложись… Память, память… Послушай меня, умную дуру. Ты должен твердо помнить только об одном: ты мужик. А на остальное наплюй…

Глава 2

Генка не позвонил ни утром, ни вечером. Алла тоже не звонила. В мрачном настроении Шелестов провел дома полдня, перестирал кучу рубашек, простыни смотал в клубок, завернул в бумагу и отнес в прачечную. Закончился его третий отпускной день тем, что он вылил себе на джинсы чашку с кефиром и в очередной раз вынужден был заняться стиркой. Выворачивая карманы, Шелестов обнаружил измочаленную записку нейрохирурга, аскета высшей категории. А почему бы и нет, подумал Шелестов. Если я не уеду из Москвы, то просто сопьюсь с Аллой и Генкой.

Уже после первого звонка трубку сняли.

– Говорите!

Шелестов узнал этот молодой женский голос. Это была та самая девушка, с которой он встретился в туристском клубе.

– Звоню по объявлению, – сказал Шелестов… – Подопытный кролик для научных исследований нужен?

– Лично мне нет. Перезвоните позже, Стаса сейчас нет дома…

И короткие гудки.

Не было печали – Алла заявилась. Она стояла на пороге с мокрым зонтиком под мышкой и криво усмехалась.

– Проходила мимо, думаю, надо проведать. Головка не болит? Не забыл о том, что у тебя в штанах?

Шелестов не стал отвечать на идиотские вопросы, он думал о другом. В буфете у тетки Зины был припрятан графинчик с очищенной молоком самогонкой. Хозяйка не возражала, когда Шелестов менял пол-литра этой божьей слезы на пять кило сахара.

Он вышел на кухню, долго ковырялся в буфете, испытывая нарастающее отвращение к самому себе. Потом долго нарезал сыр, долго открывал банку с огурцами, тянул время, надеясь на то, что сейчас привалит хозяйка и тем самым предотвратит развитие греха. Но хозяйка не приходила, и Шелестов поставил на стол графинчик и рюмки.

Алла выпила первую рюмку залпом, скрутила сырок в трубочку, как сигарету взяла его губами. У Шелестова снова начала болеть голова. Некстати и Алла закурила.

– Мне жаль тебя, – сказала она, стряхивая пепел в раковину. – Тридцать лет, а за душой ничего… Хочешь, познакомлю тебя со своей подругой? Работает бухгалтером в приличной фирме. Разведенная, без детей. Хата, тачка – все, что полагается.

– На кой ляд ей сдался мужик в голову раненый?

– Так это же преимущество, зайчик! Главное, что ты в другое место не раненый. А память… – Она махнула рукой и оставила петлю дыма.

Затягиваясь, она щурилась, вокруг накрашенных глаз вспыхивали лучики морщинок. Стареешь, кобылка, подумал в отместку Шелестов и снова налил.

– Не гони лошадей, Шура.

– Через полчаса тетка привалит.

Алла усмехнулась.

– Тогда я пошла в ванную… Полотенце не надо, я взяла свое.

* * *

– Здорово, Саша! Садись, кури!

С этих слов начиналась каждая встреча Шелестова со следователем военной прокуратуры. Морской пехотинец, капитан по званию, но уже лысый и тучный, «следак» выбрал для себя роль рубахи-парня, полагая, что так ему будет легче войти в доверие Шелестову и расколоть его. Заключение медицинской комиссии о тяжелой форме амнезии подозреваемого лежало у него под стеклом на рабочем столе; это заключение уже впору было повесить в рамку рядом с портретом Главного Официального Кумира как нечто монументальное и незыблемое, как строки из Конституции или Библии. Но капитан этой бумажке не верил, он за свою службу навидался симулянтов, прикрывающихся медицинскими справками.

– Ничего не вспомнил? – как бы между делом спросил следователь, роясь в ящике стола.

– Ничего, – ответил Шелестов.

Он был спокоен. Допрос давно перестал быть для него раздражителем нервной системы, ибо все прежние встречи со следователем были похожи на многочисленные дубли одного и того же эпизода, и Шелестов привык к ним, как привыкаешь к ежедневной давке в автобусе или метро.

– А вот мне передали показания свидетеля Лискова, – сказал следователь, не поднимая глаз. Он отхлебнул чая из ржавой кружки и застыл, глядя на бумагу.

Это было что-то новое. Шелестов первый раз слышал, что в его деле Лисков выступает в качестве свидетеля.

– И он утверждает, – продолжал следователь, – что у тебя в руке был кусок стекла. Ты им размахивал… И было много крови… И тебя трое бойцов с трудом держали, потому как ты порывался другие дома поджечь…

«На пушку берет, – подумал Шелестов. – Лисков тут при чем?»

– Вы можете утверждать, что я разрушил Карфаген, – сказал Шелестов, и эта несмешная шутка с Карфагеном тоже уже звучала здесь. – Но я ведь этого не помню. Как я могу признать то, чего не помню?

Хлоп! – ящик стола со стуком въехал в глубь стола. Шелестов поймал лукавый взгляд следователя.

– В прошлый раз, кажется, в пятницу, ты мне сказал, что у тебя случаются прозрения…

– Это было не в пятницу, а в четверг, – поправил Шелестов.

– Правильно. В четверг, – обрадовался следователь. – Выходит, что-то в твоей памяти удерживается? Какая же это амнезия? Это брехня, Саша… Долго упрямиться будешь?

– Когда я проходил экспертизу вменяемости у психиатров, – сказал Шелестов, – меня проводили через наркоанализ для распознавания симуляции. Результат был отрицательный… Вы почитайте в справке, там все написано…

– Пропуск! – прорычал следователь.

– Что? – не понял Шелестов.

– Пропуск давай, я отмечу, чтобы тебя в последний раз выпустили!

Какой это был по счету дубль? Шелестов, выйдя из здания военной прокуратуры, пытался сосчитать, сколько раз он уже сюда приходил. Двадцать? Это был затянувшийся бред. И бред был настолько бредовым, что Шелестов даже краешком, даже тенью не принимал его близко к сердцу. Как если бы его подозревали в том, что он – инопланетянин.

А подозревали его в чем-то страшном, будто он там, на Войне, убивал детей, стариков и женщин.

Глава 3

«Когда мне тоскливо, я становлюсь авантюристом», – подумал Шелестов.

По обе стороны тихой дачной улочки тянулись нескончаемые заборы и изгороди, из-за которых выглядывали стены, балконы и крыши особняков. Фонарей на этой улице не было, и когда Шелестов дошел к плотному строю вековых буков, стемнело настолько, что он едва разглядел нумерацию на доме.

Калитка во двор была распахнута настежь, может быть нарочно для Шелестова. Он прошел по дорожке, выложенной из цветных плиток к дому, под фонарь, несколько секунд постоял у двери, читая позеленевшую от сырости претенциозную медную табличку: "Д-ръ Козыревъ С. Ф." И нажал кнопку звонка. Через полминуты он позвонил еще раз.

Гигантский пес рысью подбежал к нему, шумно понюхал грудь, вильнул хвостом и сел в метре. Следом за догом из темноты появился молодой худощавый мужчина, как и Шелестов, одетый в спортивный костюм.

– Это мы с вами разговаривали по телефону? – спросил он и протянул руку. – Станислав Федорович. Можно просто Стас. Медицинскую книжку взяли?

Он зазвенел ключами, отпирая дверь, впустил в дом сначала собаку. Они поднялись на второй этаж.

Шелестов прошел в комнату, сел в кресло и осмотрелся.

Большой книжный шкаф был наполовину заполнен книгами, моделями старинных автомобилей, ракушками, иконками, разноцветными камнями и прочим хламом, не имеющим практического значения, но явно представляющим антикварную ценность. В углу стояла пузатая двухпудовая гиря, а на ее ушко, как лапша, были навешены резинки эспандера. Старый, широкий диван был застлан пледом, под которым, похоже, хозяин квартиры и спал. Стены украшали картины. Над письменным столом склонила голову массивная лампа с металлическим абажуром.