Мышевский. Вы не ошибаетесь, профессор.
Голышкин. И кого же вы избрали для этой цели? Испанца Луллия? Или самого короля Эдуарда?
Мышевский. (Торжественно). Гермеса Трисмегиста.
Голышкин. (Хватаясь руками за голову). Бог мой! Вы еще более безумны, чем я предполагал.
Мышевский. А что вас смущает, профессор? Думаю, что больше Гермеса Трисмегиста о философском камне не знает никто. Недаром его называли Гермесом Триждывеличайшим. Именно этот египтянин впервые поведал миру о философском камне, который он получил во время своих алхимических опытов.
Голышкин. Но ведь это мифологическая личность! В преданиях его называют сыном египетских богов Осириса и Исиды. И даже отождествляют с древнеегипетским богом-чародеем Тотом. Вероятнее всего, этот человек даже не существовал.
Мышевский. Существовал и писал книги. Именно из них мир узнал о философском камне. К сожалению, большинство книг погибло при пожаре в Александрийской библиотеке. Немногие уцелевшие были зарыты адептами Гермеса Трисмегиста в различных тайниках в пустыне.
Голышкин. И вы в это действительно верите?
Мышевский. До нашего времени дошли некоторые переводы его книг. К сожалению, сильно искаженные. Из них почти ничего нельзя понять.
Голышкин. И вы рассчитываете, что во время спиритического сеанса этот мифологический египтянин явится с того света и откроет вам свой рецепт?
Мышевский. А почему бы и нет? Думаю, до меня многие пытались осуществить это. Большинству не удавалось. Но кому-то везло.
Голышкин. Мне кажется, господин Мышевский, вы уверены в том, что вам Гермес Трисмегист не откажет.
Мышевский. Мненет.
Голышкин. И почему же?
Мышевский. Потому, профессор, что от Гермеса Трисмегиста мне нужен не рецепт приготовления философского камня. Этот рецепт мне уже известен
Свет в кабинете гаснет.
Родион пытается поцеловать Ольгу в губы. Но та закрывает рот юноши ладонью и качает головой.
Родион. Но почему, Оля? Тебе неприятно?
Ольга. Тс-с!
Женщина прикладывает свой палец к его губам и жестом приглашает прислушаться к голосам, доносящимся из-за двери.
Кабинет снова освещается.
Голышкин. Вы вычитали этот рецепт в одном из плохих переводов книг великого алхимика-египтянина? Уж не тех ли самых, что сгорели в Александрийской библиотеке?
Мышевский. Напрасно иронизируете, профессор. Я получил его в наследство от своего отца.
Голышевский. Хм-м Простите, но кто был ваш отец?
Мышевский. Ничего сверхъестественного. В молодости он увлекался археологией. Ходил в экспедиции подсобным рабочим. В одной из них, в пустыне, они наткнулись на полуразрушенную гробницу. Во время раскопок отец нашел тайник в стене, а в немдревний манускрипт. Кусок пергамента, источенный временем и песком. На нем были начертаны почти нечитаемые иероглифы. Отец был порядочным человеком, но, напоминаю, он был молод
Голышкин. Иными словами, он украл манускрипт?
Мышевский. Я бы выразился более мягко. Утаил. Возможно, даже не по собственной воле. Как он говорил, нечто, неподвластное человеческому разуму, овладело его волей. Когда отец пришел в себя, он находился уже в своей палатке. Как он очутился в ней, выйдя из гробницы и пройдя незамеченным для всех, он не помнил. А пергамент, бережно завернутый в чистую рубаху, лежал в его рюкзаке. Отец пришел в ужас от собственного поступка, но отступать было поздно. Если бы он даже вернул пергамент, его все равно обвинили бы в краже и прогнали из экспедиции. А, возможно, даже отдали бы под суд, учитывая, какие были времена. Хищение государственной собственности каралось более жестоко, чем убийство.
Голышкин. На Ближнем Востоке ворам отрубали правую руку. В Древней Русиклеймили и рвали ноздри. Но воровать не переставали ни там, ни там. Я думаю, высшие силы здесь не при чем. Такова природа человека. Ваш отец боялсяи все-таки совершил эту кражу. Зачем ему был нужен этот пергамент? Сомневаюсь, что он даже понимал, что это такое. Неужели он думал, что кто-то у него купит эту старую тряпку, в которую манускрипт превратили минувшие века?
Мышевский делает резкое движение, словно собирается наброситься на Голышкина, но усилием воли сдерживается и остается сидеть в кресле, снова уйдя в тень. Он говорит тихо и даже монотонно, но за этим кажущимся спокойствием можно различить готовую разразиться бурю. Однако Голышкин ничего не замечает, увлеченный спором.
Мышевский. Пусть будет по-вашему, профессор. И сверхъестественные силы здесь совершенно не при чем, а мой отец был обыкновенным мародером. Но в его оправдание я хочу сказать вот что. Многие годы отец посвятил тому, чтобы прочитать написанное на манускрипте. Отец не продал никому эту старую тряпку, как вы ее назвали. И даже не пытался.
Голышкин. И ему Удалось прочитать?!
Мышевский. На это ему потребовалась почти вся жизнь. Несколько лет отец изучал давно уже забытый, мертвый язык, на котором была сделана надпись на пергаменте. И несколько десятков лет ему понадобилось, чтобы разгадать шифр. Тот, которым воспользовался Гермес Трисмегист, чтобы записать свою великую тайну.
Голышкин. А вы уверены, что это был именно Гермес Трисмегист?
Мышевский. Как и в том, что моего отца звали Сигизмунд. Манускрипт был подписан великим египтянином. Но даже если бы подписи не было, содержание текста говорило само за себя. Это был рецепт философского камня.
Голышкин. (Взволнованно). Ваш отец Сигизмунд Он воспользовался этим рецептом?
Мышевский. К счастью, нет. К тому времени, когда секрет манускрипта был разгадан, отец уже давно тяжело болел. И вскоре он умер. Единственное, что он успелзавещать манускрипт мне. Он рассчитывал, что я завершу дело всей его жизни.
Голышкин. Постойте! Почему вы сказалик счастью?
Мышевский. Потому что ему не довелось пережить разочарование, которое пришлось испытать мне. Неужели вы думаете, что я не попытался изготовить философский камень?
Голышкин. Хм-м Но у вас ничего не вышло, насколько я понимаю.
Мышевский. Я получил очень красивые кристаллы ярко-рубинового цвета. Как выяснилось, это был чистейший хлораурат серебра с очень высоким процентным содержанием золота. Сорок четыре процента! При плавлении кристаллы придавали раствору золотую окраску. Но все-таки это не было чистое золото, ради которого и затевалось все предприятие.
Голышкин. Но, возможно, именно его алхимики и считали философским камнем?
Мышевский. Только шарлатаны и неудачники. Я уверен, что именно для них Гермес Трисмегист и записал этот свой рецепт. Чтобы никто не догадался, египтянин придал ему видимость правдоподобия, но изменил какой-то ингредиент. Возможно, всего один, но в результате золота в растворе только сорок четыре процента. И если нам удастся узнать у самого алхимика его маленький секрет, мы станем баснословно богаты, профессор!
Голышкин. (Удивленно). Мы? Вы не оговорились?
Мышевский. (Скрываясь в тень). Разумеется, мы. Я не в ладах со спиритизмом. Мои попытки общения с духами закончились неудачей. Вы же, насколько я понимаю, в этом деле специалист. Поэтому я предлагаю вам открыть совместное предприятие. В качестве уставного взноса я вношу в него рецепт философского камня, завещанный мне отцом. А вы
Голышкин. Да, действительно, а что я?
Мышевский. Чистосердечное признание Гермеса Трисмегиста.
Голышкин. Бред какой-то! Неужели вы сами этого не понимаете?
Мышевский. Вы мне поверите, если я покажу вам манускрипт?
Мышевский достает из портфеля сверток, завернутый в мягкую ткань. Бережно разворачивает его и показывает манускрипт Голышкину. Но издали, не давая взять в руки. Голышкин опускается в кресло, словно у него внезапно подкосились ноги.
Голышкин. (Тихо). Бог мой! Так это правда!
Мышевский. Какой мне смысл вас обманывать? Вы сами сможете удостовериться в правдивости моих слов.
Голышкин. Неужели вы мне позволите? Вот так, просто?
Мышевский снова заворачивает манускрипт в ткань и прячет сверток в портфель.
Мышевский. Разумеется, не так просто. В обмен на ваше обещание вызвать дух Гермеса Трисмегиста. Ну, что, по рукам?
Голышкин. (Упавшим голосом). Дайте мне время на раздумья. Я не могу вот так, с бухты-барахты, принять решение. В конце концов, я философ, а не авантюрист.
Мышевский. Я понимаю, профессор. Сколько вам нужно времени?