Озар Ворон (Лев Прозоров)СЕКИРА СТАРОГО ТОРИРА
Памяти Кнута Гамсуна
Солнечно, хоть и прохладно, было в тот день в Кнэ. Трава начинала жухнуть, листва с аккуратно остриженных деревьев и кустарников в садиках наполовину опала. Садовники и хозяева победнее собирали ее граблями.
Молодой пастор шагал по тротуару - в Кнэ даже тротуары были, мощеные булыжником! Со встречными он с улыбкой раскланивался, и так это у него выходило, что каждый сразу видел, какой образованный и приятный человек - молодой пастор! Если что и огорчало жителей Кнэ, так только одно - этот умный и образованный человек никак не хотел перебраться в Кнэ из этой дыры, Тораберги, где нет тротуаров, и в плохую погоду даже состоятельные люди - вы подумайте! - надевают деревянные башмаки вместо модной городской обуви. А как ярко блестят на солнце калоши молодого пастора! Почти так же, как его улыбка.
А проповеди! Какие он читает проповеди, вы не поверите! Ну, конечно, он ведь кончал богословский университет в Германии, у него на стенке висит диплом с большой красной печатью.
Все, все без исключения жители Кнэ любят пастора. И даже грубые голодранцы из Тораберги не чают в нем души.
В то утро молодой пастор встретил своих старых добрых знакомых - вся округа числилась в его старых добрых знакомых - супружескую чету Петерсенов. Естественно, он не мог просто так разминуться с ними. Завязалась приятная беседа, в которой господин Петерсен, числившийся в Кнэ церковным старостой, принимал не очень оживленное участие. Не подумайте, что он был молчалив, неумен или, не дай Бог, неучтив. Просто маленькая фру Петерсен почти не давала слова молвить и самому пастору. Сами уж посудите, что тут оставалось ее мужу?
Фру Петерсен так расчувствовалась, расхваливая последнюю воскресную проповедь молодого пастора, что прослезилась (стоит ли объяснять, сколько влаги было пролито на самой проповеди), а когда успокоилась, стала по-матерински журить молодого пастора : он совсем забыл их дом, а ведь и Пер, и Маттиас, и малышка Барбру ждут не дождутся, когда же его преподобие навестит их.
Само собой, господин Петерсен кивал и поддакивал, а молодой пастор с очаровательной улыбкой извинялся.
В этот момент внимание молодого пастора было отвлечено.
В конце улицы появилась высокая фигура. Картуз сидел на седой голове, на широченные плечи, поверх свитера, какие носят китобои, был накинут сюртук из серого сукна. Кожаные брюки были заправлены в высокие сапоги. Лицо было грубым, с крупными, несколько неправильными чертами. Седая, как лесные лишайники, борода закрывала пол-лица, подымаясь до красных, загорелых и обветренных скул. Глубоко запавшие голубые глаза смотрели из-под косматых бровей прямо вперед с холодной, как первый лед на реке, отчужденностью.
Мрачный великан давно занимал мысли пастора. И то сказать - его трудно было не приметить. Не одним видом отличался он от жителей Кнэ и Тораберги.
За те три года, что провел молодой пастор в этих местах, он ни разу не видел этого человека ни на проповедях, ни на крестинах, ни на свадьбах, ни на похоронах. Никогда не видали великана за сколь-нибудь продолжительным и оживленным разговором.
Вообще, появлялся он в деревнях крайне редко, в основном на ярмарки. Там он не пил, только молча продавал или покупал что-то и лишь один раз снизошел до пляски - в одиночку на глазах у всех сплясал какой-то танец, не менее диковинный, чем он сам.
Но что более всего поражало пастора - великан без каких-то видимых причин не любил его. Стоило ему обнаружить пастора рядом с собой - и пастор видел сперва, как отчуждение в голубых глазах тает, превращая их в омуты темного, бездонного презрения. А уже в следующий миг пастору представала удаляющаяся широченная спина.
- Простите, ради Бога, фру Петерсен,- произнес молодой пастор, провожая глазами высокую нескладную фигуру.- Вы бы не могли сказать мне, кто это такой?
Нет, молодой пастор определенно злоупотребил благорасположением почтеннейшей фру Петерсен. Перебить ее чуть ли не на полуслове из-за какого-то нелюдимого, неотесанного грубияна, которого даже в Тораберге никто не назовет порядочным человеком?! Достойная женщина была так потрясена, что впервые, по крайней мере, за сорок последних лет не нашлась что сказать.
- Э-э, видите ли, Ваше преподобие, - смущенно сказал ее муж, краснея, как девушка, впервые услышавшая богохульство.- Это старый Торир. Он... э-э, охотник, живет в лесу. Очень, э-э... недобрый человек, Ваше преподобие...- Тут господин Петерсен замолк и растерянно оглянулся на жену. К счастью, фру Петерсен уже оправилась от потрясения.
-.Ужас, Ваше преподобие, просто страшный человек. Живет, понимаете, один, совсем один в своем хуторе - Трудхейме, на горе, в лесу,- фру Петерсен ткнула зонтиком в сторону поросшей лесом вершины, видневшейся из-за черепичных крыш.- С тех пор, как умерла его жена, царствие ей небесное, он там совсем один, как медведь в берлоге. Да эти, с Трудхейма, всегда были нелюдимами, да оно и понятно,- белые, выбившиеся из-под молочного цвета чепчика, кудряшки фру Петерсен дрожали от негодования.- Они, Ваше преподобие, всегда были язычниками, вот как! И старый Торир такой же язычник!
На мгновение все в голове молодого пастора смешалось, словно в ирландском рагу, которое так хорошо готовит Хильда, кухарка Кристофсенов. Известно, что язычники живут в черной Африке, в Индии и Китае, язычниками так же являются краснокожие Америки и людоеды Тихого океана. Но здесь, в Кнэ?!!
Затем молодой пастор вспомнил, что язычниками когда-то реформаты называли католиков.
- Прошу прощения, фру Петерсен, Вы хотите сказать, что этот Торир - папист?
- Хуже, Ваше преподобие, хуже! Он настоящий язычник из тех, что жили прежде. Он не верует в Бога, а чтит этих ужасных старых идолов - Тора, Одина, Фрею. Говорят, в его хуторе стоит огромный дуб, у которого эти, с Трудхейма, поклонялись своему Тору, а на ветвях - ужас какой - черепа висят!
Молодой пастор онемел. Фру Петерсен, наоборот, решила, что раз уж все равно зашел разговор про Трудхейм и его угрюмых хозяев, то надо выложить все. Когда еще представится случай поговорить об этом жутком месте! Конечно, не очень-то прилично, но раз его преподобие интересуется... Разве можно отказать такому приятному человеку, как молодой пастор!
С этого несчастного дня образ старого Торира полностью овладел мыслями молодого пастора. Сидя у камина в теплом, мягком кресле, он думал, какое это прекрасное дело - обращение последнего в стране, во всей Европе, язычника. На небесах ангелы воспоют осанну новой спасенной душе... По всей стране услышат имя молодого пастора, и профессор фон Паули, прочтя об этом в газетах, прослезившись, вспомнит своего ученика. Как же это будет хорошо - отмякший, подобревший обращенный Торир, сняв свой нелепый картуз и неумело улыбаясь, входит в гостиную, и все, кто раньше боялся и сторонился Торира, улыбаются ему и пожимают его красную огромную руку, а женщины целуют в лоб... правда, им придется встать на цыпочки, даже если Торир сильно наклонится.
К Рождеству молодой пастор окончательно убедил себя, что его встреча с Ториром есть перст Провидения и промысел Господень. Но за столь важное дело надо было взяться тщательно. С почтой пастор отправил в столичную библиотеку обширный заказ и уже к Сретению парни из Тораберги, помогавшие пастору разгружать ящики, ломали головы -. что за тяжести прислали его преподобию из столицы? Наковальни, что ли?
С этого дня молодой пастор долгие зимние вечера просиживал над строками древних хроник, преданий и саг. И когда он поднимал голову от книг, в пламени керосиновой лампы ему виделся отсвет древних пожаров, сквозь которые шли язычники Севера, в крылатых шлемах, с секирами в руках.
Язычество было для них не религией даже, оно не имело ни Библии, ни богословия. То был строй жизни- но насколько же иной, чужой миру пастора, профессора фон Паули и жителей Кнэ и Тораберги! Превыше всего там чтили Силу и даже в Богах видели и почитали лишь богатырей и вождей. Религиозный диспут с язычником не имел никакого смысла. Надо было подорвать доверие Торира к всему, чем он жил. Но как? И с чего начать?
Пастор осунулся, стал рассеянным. Он даже - нет, вы только подумайте! - дважды пропустил именины- у Свенсенов и у старого Кристофсена. Фру Петерсен стала замечать, что пастор при встречах почти не слушает ее, а лишь рассеянно кивает. Каким-то воистину неисповедимым образом она догадалась о причине этих перемен. И, конечно, через два дня в округе только и говорили, что молодой пастор задумал обратить этого дикаря, этого калибана - старого Торира из Трудхейма. Лишь двое ничего не знали об этих разговорах и слухах: старый Торир и молодой пастор. Фру Петерсен, возводя очи горе, говорила знакомым дамам: "Помоги, Господи, его преподобию - он истинный милосердный самаритянин. Мы все должны молиться за него!"