Где мои жена и сын?!
Он попытался схватить одного из них за грудки, однако тот, подчиняясь рефлексу, вбитому в него бандитской жизнью, выстрелил от бедра. Всё произошло настолько быстро, что я не успел дотянуться до кобуры с «нольтом». Обрез дробовика рявкнулзвук выстрела приглушило тело Уэлдона, стволы упирались ему прямо в живот. Он покачнулся, прижав руки к растекающемуся пятну крови, рухнул на колени, будто просил прощения у своего убийцы, и начал заваливаться на бок.
Я успел выхватить пистолет, но не более того. Два заряда из дробовика и несколько пистолетных пуль повалили меня на перрон. Броня спасла мне жизнь, однако хватило её ненадолго. Пускай в ней и заменили аккумуляторна меня обрушился настоящий шквал огня. Правда, стрелять перестали быстропатроны в этой глуши слишком ценны, чтобы тратить их на пустую пальбу.
Я лежал на пыльном перроне, чувствуя, как подо мной растекается лужа крови. Пара пуль и заряд дроби по касательной задели левую руку. Всё вокруг было красным от боли. Каждый вздох стоил больших усилий, отдаваясь во всём теле. Лучи боли разбегались от груди по позвоночнику, угасая где-то в животе. Сколько рёбер у меня сломано или хотя бы треснули, я предпочитал не думать.
Через эту алую пелену я увидел склонившегося надо мной главаря бандитов. На скуле его ярким цветом наливался синяк. Хорошо его приложил покойный Уэлдон. Кажется, главарь что-то говорил, однако я не разобрал ни единого словав ушах барабаном стучала кровь. Казалось, голова сейчас лопнет, как переспелая тыква.
Не слишком церемонясь, меня освободили от ключей, тут же отстегнув саквояж. Несмотря на полученную сумму, бандиты не побрезговали ни моими деньгами, забрав бумажник, ни пистолетами. А вот до брони не добралисьпродырявленная и залитая кровью одежда их не привлекла.
Когда меня подхватили за руки и ноги и куда-то понесли, я думал, что помру от боли. Каждое движение бандитов, тащивших меня, вызывало взрывы боли во всём теле. И когда, наконец, пришло спасительное забытьё, я сначала подумал, что костлявая достала-таки меня.
II
Боль заставила понять, что я вовсе не умер. Кто-то раздел меня и теперь смывал с тела кровь. Кажется, руки были женские, и обходились со мной куда аккуратнее, чем бандиты.
Он будет жить? услышал я через притихший барабанный бой крови в ушах.
Спрашивал мужчина, судя по надтреснутому голосу, старик.
Броня спасла ему жизнь, ответил ему женский голос, такой же усталый от прожитых лет. Несколько рёбер сломаны, больше треснули, сильно досталось левой руке, но пули и дробь повредили только кожу и мясо, кости и сосуды не задеты. Ему больно, но жить будет.
Я открыл глазанадо мной склонилась пожилая женщина. Смуглое лицо её напоминало печёное яблоко. Очень грустное яблоко.
Где я? только и сумел просипеть. Кто вы?
Побереги силы, вместо ответа произнесла женщина. Сейчас я буду бинтовать твою грудь. Если ты думаешь, что тебе не может быть больнее, то ошибаешься.
Я хотел сказать ей, что таких глупостей нет в моей голове ещё со времён первых ранений. Но решил поберечь дыханиеоно мне скоро понадобиться. Хотя бы чтобы кричать.
Женщина вместе с пожилым мужчиной принялись ловко ворочать меня с боку на бок, плотно бинтуя грудь, и я не стал сдерживатьсяорал белухой. Потом выл, потом скрипел зубами. А после снова провалился в спасительную тьму забытья.
Когда пришёл в себя в следующий раз надо мной сидела всё та же пожилая женщина, в руках она держала миску с горячим бульоном. И как только узнала, что я открою глаза именно сейчас? А может, просто ждала, периодически подогревая питьё, чтобы сразу покормить меня. Ещё с войны терпеть не могу, когда кормят, как дитя малое. Однако выбора у меня сейчас не было, как и сил, чтобы самому держать ложку. Даже пытаться не стал, дав женщине накормить меня. Бульон разлился внутри, наполнив приятным теплом, потянуло в сонуже нормальный, человеческий сон, а не забытьё.
Проснулся я ночью от того, что мочевой пузырь готов был разорваться. Каждый вдох-выдох всё ещё отдавались болью в рёбрах, однако пришлось пересилить себя. Не в постель же мочиться. Я нашарил под кроватью горшок и кое-как справил в него малую нужду. А ещё думал, что в поезде с пристёгнутым к запястью саквояжем это делать неудобно. Управившись, забрался в пропахшую потом постель, завернулся в одеяло, и снова заснул.
Встал спустя двое сутоксил лежать уже просто не было. Хозяин дома, приютивший меня, помог выбраться на крыльцо. Они жили на отшибе, до города отсюда было около пяти километров. Держали с супругой небольшое хозяйство: кур, пару свиней, огородик, сил на который уходило очень много, отравленная бомбардировками земля ещё только приходила в себя, давая хоть какие-то всходы. Кое-что даже можно было употреблять в пищу без опаски.
Мы люди пожилыенам уже нечего бояться, говорил хозяин дома, набивая трубку душистым табаком. Он предложил и мне, но я отказалсядаже на сигареты смотреть не мог из-за боли в груди. Я продаю в городе яйца, цыплят, покупаю корм, еду, удобрения. Мы с моей старухой никому не интересны давно. Живём тихо-мирно, как мыши за печкой.
Мы сидели на крыльце. Я молчал, стараясь беречь дыхание, а старику как раз такой собеседник и был нужен.
Ты крепкий, сказал он, затягиваясь трубкой. Броня у тебя, конечно, хорошаяя такую только на генералах видал, да и то не на всех. В конце войны только появилась, верно?
Я кивнул. Никогда особенно не интересовался, когда начали массово производить нательную броню, вроде той, что спасла мне жизнь. Я выиграл её у ушлого суперинтенданта, а где тот достал такую ценную вещь, не представляю. Но отыграться он тогда хотел всерьёзслишком уж крупную сумму задолжал мне. В итоге остался и без денег, и без нательной брони.
Ты крепкий, повторил старик, выпуская клуб сизого дыма. Столько пуль поймал, а уже на ногах.
На фронте только крепкие и выживают, пожал плечами я.
Ну ты осёкся старик, я не понял, чем мои слова так задели его. Так всегда сын мой говорил, придя в себя сказал он. Только не про фронт, а про город.
Старик махнул в сторону Отравиля, чьи крыши виднелись на горизонте, и пробормотал себе под нос пару непечатных ругательств.
Будь проклят этот город, уже громче добавил он. Сожрал он нашего со старухой единственного сына. На войну малец не попалповезло: прежде чем в возраст вошёл она кончилась. Но не сиделось ему на месте, дурашке. Наплевал на нас с матерью и уехал в город.
И кем он там стал? рискнул спросить я.
Покойником, мёртвым голосом ответил старик. Я понял, что на самом деле хозяин дома всё лет на пять-семь старше меня. Горе состарило его, согнуло спину, избороздило морщинами лицо, сделав из мужчины старика прежде времени. Он связался с бандой Строцциродич моей старухи был связан с Омертой, вот и втянул мальца в это дело. Дважды они приезжали к нам: сорили деньгами, пили, веселились. А на третий привезли тело
Старик не выдержал, трубка вывалилась из пальцев. Он сжал их в кулак, уткнулся в него лицом. Я видел, как слёзы бегут по его небритым щекам, стекают за истрепавшийся манжет рубашки. Я молчал, ничего не говорил, ждал, когда старик возьмёт себя в руки.
Омертазакон молчания, а заодно и преступная организация, опутавшая всю Исталию. Рэкет, вымогательство, похищение людей, грабежи и прочие прелести уголовной жизнивсё это по их части. Даже во время войны, когда с преступниками не церемонились, Омерта сохранилась, а после пополнилась голодными ветеранами, не желавшими работать за гроши, зато привычными к крови.
Те, кто похитил жену и сына Уэлдона были веспанцами, выходит, в Отравиле действует как минимум ещё одна банда. Вполне логично: раз они вербуют солдат по округе, значит, есть нужда в крепких парнях, хотя бы отдалённо представляющих с какого конца браться за дробовик.
В городе идёт война? осторожно спросил я, когда старик немного успокоился.
Он отнял руку от лица и принялся раскуривать трубку.
Сейчас нет, охотно сменил он тему. Сейчас в Отравиле не протолкнуться от астрийских солдат. Приехал какой-то важный чинуша из самого Айзенштадтаимперский землемер или как-то так.