- Очевидно, вам нравится эта шутка, - ответил я ей с горечью, - но мне она не кажется слишком смешной.
Это была чистая правда: еще не так давно я больше всего на свете мечтал о том, чтобы Джин называлась миссис Питер Радл. Я посмотрел ей в глаза.
- Джин, - произнес я. - Тебе не пристало так шутить. Это слишком жестоко.
Несколько секунд она выдерживала мой взгляд. Затем глаза ее приобрели другое выражение, в них появился какой-то блеск.
- Ax! - вскричала она с таким видом, будто прочла что-то в моем лице. - Ах, это ужасно!.. Господи!.. Ведь я... Да помоги же мне, Питер, - добавила она, но это относилось не ко мне, а к ее спутнику. Я тоже повернулся к нему.
- Послушайте, - сказал я, - я не знаю, кто вы такой и что все это значит, и все же...
- Ну да, конечно, - сказал он, как бы внезапно все себе уяснив. - Ну конечно, вы не знаете. Я - Питер Радл.
Наступило длительное молчание. Я решил, что хватит делать из меня дурака, и повернулся, чтобы уйти. Тогда он сказал:
- Нельзя ли нам зайти куда-нибудь поговорить? Видите ли, мы оба Питеры Радлы, и вы и я, в этом вся загвоздка.
- По-моему, это не то слово, - сказал я холодно и собрался уходить.
- Вы просто ничего не понимаете, - раздался его голос у меня за спиной. - Это же машина старого Уэтстоуна. Она работает.
Возвратиться ко мне домой мы, конечно, не могли, и единственное место по соседству, которое я в ту минуту мог припомнить, была верхняя комната кафе "Юбилейное". Большинство наших институтских сейчас как раз заканчивало работу, но пока они доберутся до кафе, пройдет не меньше часа. Подтверждать мнение о моих личных делах, сложившееся у людей и успевшее дойти до ушей директора, мне отнюдь не хотелось, а потому я сначала поднялся наверх и, убедившись, что там никого нет, подошел к окну и поманил их. Девушка, подававшая нам чай, не казалась слишком смышленой. Если она даже уловила наше сходство, это не произвело на нее заметного впечатления. Когда она ушла, Джин разлила нам чай, и мы принялись за дело.
- Вы, наверно, помните концепцию времени, созданную старым Уэтстоуном, - сказал, наклонившись ко мне, мой двойник. - В качестве примера, хотя и приблизительного, он приводил замерзающее море. Настоящее, по его теории, напоминает ледовую корку, которая ползет все дальше и дальше и становится все толще. Позади остается застывшая масса льда, представляющая прошлое, впереди - текучая вода, олицетворяющая будущее. Можно предсказать, что за определенное время определенное количество молекул будет схвачено морозом, но невозможно предсказать, какие именно это будут молекулы и в каких соотношениях они в этот момент окажутся.
С прошлым, с застывшей массой, считал он, мы скорее всего ничего не поделаем, но ему представлялось, что когда-нибудь удастся проникнуть дальше передней кромки, иначе говоря настоящего. Если б это оказалось возможным, мы начали бы создавать маленькие форпосты застывшей материи. С течением времени кромка льда достигнет их и они сделаются частью всей ледяной массы, частью настоящего. Иными словами, забегая вперед, мы создаем участки будущего, которые непременно воплотятся в настоящее. Конечно, нельзя предугадать, на какие молекулы будущего наткнешься, но коль скоро вы их обнаружили, вы тем самым связали их между собой и, закрепив эти сочетания, сделали их частью неизбежного будущего.
- Отлично все это помню, - ответил я ему. - В этом как раз и был его заскок.
- Конечно, заскок, - немедленно согласился мой собеседник. - Все, кто пытался ему помочь, рано или поздно убеждались в этом и уходили от него. Но он-то сам этого не считал. Упрямый был, как осел.
При этих словах он взглянул на Джин.
- Да-да, я знаю, - сказала она с грустью.
- И старик все трудился над машиной, которая подтвердила бы правильность его теории, а из этого ничего не могло выйти - ведь теория-то безумная.