Слова эти были произнесены с такой непоколебимой уверенностью, что я не выдержал.
Конечно, не поверил! Это же форменное сумасшествие, все, что вы мне наговорили, бред безумца. Я понимаю, вам сейчас нелегко, вы попали в серьезную переделку, во что-то необъяснимое, с чем справиться наскоком не получается. Но это же не повод опускаться до до у меня не хватило слов, до такого. Надо искать, как вы предлагали сами, тех, кто тоже застряли в районе. Но уж не для того, чтобы стращать их своей внезапной религиозностью и призывать к покаянию. Ни один из
них, я убежден, услышав вас, не разорвет на себе рубахи, и не воскликнет: грешен, mea culpa! Или, Или! Лама савахфани?! Вы получите тот же прием, что и в прошлый раз. И изгоем проживете оставшийся век, без семьи, без друзей, без крыши над головой. Будете скитаться, получая от поселян насмешки вместо хлеба. Как будто именно они виновны в вашем вынужденном присутствии здесь, будто из-за них вы
Он не дал мне договорить. Нодар неожиданно вскрикнул, и крик его был страшен; содрогнувшись всем телом, он выбросил из себя то имя, что не давало ему покоя все эти два дня.
Лана! воскликнул он. Лана!
В наступившем затем молчании было слышно, как едва слышно гудит лампа дневного света пролетом ниже. Я ожидал, что после этого выкрика двери квартир распахнутся, на лестницу выйдут разгневанные люди и потребуют немедленного нашего исчезновения. Но ничего не произошло. Лестница оставалась пустой, только лампа по-прежнему тихо гудела пролетом ниже.
Это Лана, быстро заговорил Нодар. Лана Броладзе, я уверен в этом. Почему же я сразу не понял
Он замолчал, но слова душили его, и Нодар заговорил снова.
Мы были знакомы давно, еще по Тбилисскому университету; вместе учились на одной специальности «Геологическая съемка, поиск и разведка». Вместе изучали, вместе сдавали, затем, получив дипломы, вместе уехали в поле. Были молоды, полны надежд на прекрасное будущее, как и большинство, грезили романтикой первооткрывателей и пели песни под гитару у костра
Долгое молчание последовало за его словами.
А потом? осторожно спросил я. Нодар не пошевелился.
Потом не было, наконец проговорил он. Прошло не так много времени, и романтика кончилась, а с нею кончилось все удивительное, что сопровождало ее прежде кончилось все. Наше последнее свидание было просто омерзительным, оно состояло лишь только из взаимных упреков и оскорблений. Расставаясь, мы поклялись никогда более не встречаться друг с другом. И не сдержали обещания.
Через два года после нашего расставания я переехал в Москву, на новое место работы, очень удачное, с перспективой быстрого роста. Мне по средствам оказалось поначалу снято неплохую квартиру, затем купить машину, «Жигули». Жизнь стала поворачиваться ко мне приятной своей стороной. И в это время я снова встретил Лану. Здесь, в этом микрорайоне.
Она тут жила?
Мне так и не удалось это узнать. Она старалась поменьше говорить о себе и побольше спрашивать меня. Но со временем кое-что вытянуть мне удалось. С прежней ее работой было покончено раз и навсегда: Лана подпала под реорганизацию, лишилась места и тогда решила отправиться в Москву, как я тогда предполагал, в поисках лучшей доли. Искала ее долго и безуспешно, пока не столкнулась со мной.
Ту ночь она согласилась провести со мной, а утром сказала, что готова остаться. Слишком долго искала меня, чтобы второй раз потерять.
А Нина? тихо спросил я.
С Ланой мы снова расстались, продолжил Нодар, не слыша моего вопроса. История повторилась, вплоть до той же заключительной сцены, после которой Лана исчезла. И вспомнила обо мне по прошествии десяти лет, только позавчера. За это время я успел сменить место жительства, познакомиться с Ниной, жениться на ней, порадоваться рождению и взрослению детей.
Лана знает, что у вас есть дети?
Она не спрашивала, думаю, просто догадалась. И все же предложила встретиться; она просила, я отказался. А на следующий день сам поехал на это свидание. Почему именно сюда не знаю, может, потому, что Лана не любит менять места наших встреч, а во всей Москве мы встречались лишь здесь, да на моей старой квартире. И, кажется, она по-прежнему верит в то, что мы были созданы друг для друга. Были созданы, повторил он после паузы.
Лана верит, что каждый человек создан для кого-то другого, продолжил Нодар, не повышая голоса, как в той притче про грушевое дерево, помните? Но разве можно так запросто поверить в саму возможность найти свою половину среди миллиардов людей? Даже поверив в любовь с первого взгляда, волей-неволей понимаешь десятка жизней не хватит, чтобы найти того, одного-единственного. И не ошибиться при этом. Не спутать зова плоти с шепотом души, души, прежде бесконечно далекой, а ныне становящейся частью тебя самого. Ведь наши собственные переживания настолько сложны и запутаны для нас самих, что подчас невозможно отделить одно от другого. То, что прежде считалось освященным небом союзом, внезапно оказывается банальным брачным контрактом, срок действия которого порой вся жизнь. А она верит просто верит. И потому не отпускает меня.
Есть такие места на земле, Нодар говорил медленно, точно цитируя отрывок из книги, где человек может встретить свою судьбу; осколками утерянного рая зовут их люди. Только они, называющие эти места так, не знают или не понимают, что порой ожидание встречи может затянуться, ведь на небесах, время не меряют днями, а сама встреча может оказаться непереносимой. Потому как годы безвозвратно ушли, и прошлое скрылось за поворотом, унося с собой и надежды и страхи и чувства. А сам человек потерял главное веру, неколебимую веру в чудо, что должно вот-вот или спустя вечность непременно придти к нему. Если по каким-то причинам люди вынуждены будут покинуть осколок рая, конечно, они стараются взять с собой все, что соединяло их прежде, и слишком часто случается, что им этого не удается. Вот и я, чтобы не вспоминать об утерянном, стал лепить свой осколок, как мог и умел, стараясь не оглядываться назад А она по-прежнему верит и надеется. По прошествии стольких лет. И потому, только потому, снова и снова находит меня. И продолжает надеяться, даже когда надежды эти обратились в дым.
Мы долго молчали, столь долго, что за окнами серая мгла неба потемнела, сменив цвет на угольный. Лишь когда это случилось, я произнес:
Вам надо встретиться с ней. Дождаться ее.
Нодар кивнул. И спросил, точно у самого себя:
Но что я скажу? Что? Слова бессильны перед ней. Разве что попросить ее об одной последней услуге.
Я понял, о чем он говорит, и взглянул на него, и мой собеседник выдержал взгляд и подтвердил мои слова, сказав:
Помочь покинуть осколок рая. И постараться вернуться. Каждому в свой мир. К миру внутри.
Марафон
Заставка отзвучала, софиты полыхнули огнем, направляя свет на появившегося из-за декораций ведущего.
Здравствуйте, дорогие друзья! Такахиро Араи с белоснежной улыбкой произнес эти слова на русском. А затем, будто только их и знал, сразу же переключился на родной. Мы рады приветствовать вас на ток-шоу «Литературный марафон», гром оваций сразу после включения надписи «аплодировать». Для наших постоянных зрителей и тех, кто подключился к нам совсем недавно, напоминаем: сегодня шестой день написания рассказа «Талисман», чуждая японскому буква «л» ему по-прежнему давалась с трудом.
А я рада сообщить, что зрительский состав аудитории за эту неделю вырос и составил девятьсот миллионов человек, это уже всезнайка Хитоми Мацуки, появившаяся следом. Новое включение табло, впрочем, зрители догадались похлопать и без подсказки. Наш спонсор, международная информационная сеть «Тейкоку» пообещала еще больше увеличить охват, и подключить к воскресенью Цейлон и южную Индию, снова бурные и продолжительные, прерванные в апогее фразой:
А теперь встречайте последний русский писатель Иван Ильич Головин!
Оба ведущих произнесли имя хором, отчего входящему это напомнило излюбленное всеми жителями острова-мегаполиса караоке. Под бравурный марш Иван Ильич, бодрым шагом вскочил на возвышение, резиново улыбаясь, помахал рукой, отчего аплодисменты немедля превратились в шквальный грохот. Прошел до середины сцены, поклонился, как полагалось, и сел за стол; только тогда овации прекратились. Все это до жути напоминало ему теннисный матч, где-то на стадии полуфинала и народу в студии прибавилось, и он уже порядком измочален работой. Такахиро приблизился к сцене со стороны зрительного зала, мускусное амбре, долженствующее подчеркнуть мужские качества ведущего, омыло Головина тяжкой волной.